Речевая характеристика Собакевича в поэме “Мертвые души”
Своеобразна речь Собакевича. Конечно, и у Собакевича, при всей грубости его натуры, есть какие-то элементарнейшие представления о приличии и долге гостеприимства, и поэтому он, редко обольщавшийся кем-либо и редко отзывавшийся о ком-либо “с хорошей стороны”, преисполненный уважения к Чичикову, определяет его в разговоре с женой: “преприятный человек”, и приглашает его к себе в усадьбу. Элементарную вежливость проявляет Собакевич и в том, что, зная свою привычку наступать на ноги, тот же час спрашивает: “не побеспокоил ли я вас?”
Сухи, отрывисты и лаконичны его слова при проводах Чичикова: “Прощайте. Благодарю, что посетили; прошу и вперед не забывать” и т. д.
Оттенок официального языка чувствуется и в других местах разговора Собакевича с Чичиковым. Отсюда его частое “извольте”: “извольте, чтоб не претендовали на меня”; “извольте… и я вам скажу тоже мое последнее слово” и т. д. Особенно официально-канцелярским
Его расписка – тоже образец канцелярщины: “Задаток двадцать пять рублей государственными ассигнациями за проданные души получил сполна”. Грубость и топорная прямолинейность Собакевича великолепно высказываются в его оценке тех же самых чиновников города, о (которых так любезно отзывался Манилов.
Председатель у Собакевича – “такой дурак, какого свет не производил”; губернатор – “первый разбойник в мире… и лицо разбойничье”; “дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу – зарежет”; “он да еще вице-губернатор – Гога и Магога”. Полицеймейстер – “мошенник, продаст, обманет, еще и пообедает с вами”.
Обобщая свое суждение о чиновниках, он говорит: “Это все мошенники; весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы”. Одного порядочного человека выделяет Собакевич – прокурора, но и его награждает эпитетом “свинья”. Собакевич дает уничтожающую критику и Плюшкину: “Мошенник, такой скряга, какого вообразить трудно”.
Медвежья грубость Собакевича сказывается и в том, что он совсем не стесняется в своих выражениях ни при госте, ни во время обеда. Например: “Купит вон тот каналья-повар, что выучился у француза, кота, обдерет его, да и подает на стол вместо обеда”,- так характеризует он губернаторский обед, за что его одергивает жена.
В раздражении на французскую кухню Собакевич так разошелся, что хватил чуть не через край: “Толкуют просвещение, просвещение, а это просвещение… фук. Сказал бы и другое слово, да вот только что за столом неприлично”. Грубость Собакевича переходит границы и в другом месте. Когда они с Чичиковым разговорились о Плюшкине, Собакевич назвал его “собакой” и прибавил к его характеристике: “Извинительной сходить в какое-нибудь (Непристойное место, чем к нему”.
Грубая, кулацкая натура Собакевича прекрасно раскрывается в сделке с Чичиковым. В сущности, ив всех выведенных помещиков он один ведет самую настоящую сделку, ловко ориентируясь в ней, быстро смекнув, что юн может получить из нее для себя известную выгоду, держа основную нить этой сделки в своих руках.
Когда Чичиков робко и осторожно касается своего намерения приобрести мертвые души и навывает их “несуществующими”, Собакевич мгновенно входит в смысл этой сделки и прямо в упор спрашивает: “Вам нужно мертвых душ?”, и выражает полную готовность совершить эту сделку: “Извольте, я готов продать”.
Для кулацкой натуры Собакевича характерна и запрошенная им гиперболическая сумма, поразившая Чичикова, подумавшего, уж не язык ли Собакевича “по своей тяжелой натуре не так поворотившись, брякнул, вместо одного, другое слово”. Характерны И те огромные скачки, которыми он сбрасывает сумму, стараясь приблизиться к соглашению в цене.
Языку Собакевича присущи выражения настоящего кулака, торгаша: “Эк, куда хватили… ведь я продаю не лапти”; “Стыдно вам и говорить такую сумму. Вы торгуйтесь, говорите настоящую цену”; “Да чего вы скупитесь? Право, не дорого”.
Необходимо заметить, как резко изменилась речь Собакевича, когда он вошел во вкус совершаемой операции. Лаконичный, молчаливый, Собакевич входит “в самую силу речи”, т. е. пускается в такое красноречие, что Чичиков не успевает вставить ни одного слова.
Собакевич развертывает яркую характеристику тем мертвым душам, о которых идет речь, стараясь убедить Чичикова в полноценности, продаваемого товара. “Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеем ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает (московская работа, что на один час, прочность такая, сам и обобьет, и лаком покроет”.
Или другой пример: “А Пробка Степан, плотник? Я голову – проаакла-дую, если вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища, была! Служи он в гвардии-ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом”. В пылу азарта Собакевич впадает в совершенный абсурд и начинает хвалить мертвых, как живых, не замечая даже всей нелепости своих доводов. Когда Чичиков одергивает его в этом бессмысленном исчислении положительных качеств мертвых крестьян и говорит, что ведь это “мечта”, Собакевич с еще большим азартом продолжает свои доводы: “Ну нет, не мечта. Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет: нет, это не мечта! А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы в другом месте нашли такую мечту”.
Речь Собакевича отличается точностью, убедительностью, деловитостью, без всяких реверансов в адрес приехавшего к нему гостя, хотя он порой и делает намеки на близкие отношения,, якобы существующие между ними, стараясь и через этот хитрый ход получить для себя хоть каплю выгоды: “только для знакомства”, “не могу ее доставить удовольствия ближнему”; “что по искренности происходит между короткими друзьями, то должно остаться во взаимной их дружбе”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)