Григорий-Самозванец в поэме “Борис Годунов”
Четвертая от начала сцена трагедии первая, в которой перед зрителями является сам Борис Годунов, показывает его в апогее торжества и величия: Борис достиг той “верховной”, высшей власти, которой так настойчиво и страстно, не останавливаясь ни перед чем, даже перед преступлением, домогался; он восходит на царский трон. Четвертая сцена от конца, последняя, в которой является Борис, контрастно показывает нам его в момент падения, бесповоротной катастрофы – Борис умирает: “На троне он сидел и вдруг упал”.
Наконец, пятая сцена от
Первая из этих двух сцен происходит в монастырской келье, вторая – в лесу. В первой Григорий поначалу спит, затем, с приближением дня, на рассвете, просыпается. Во второй, наоборот, сперва Григорий – Самозванец бодрствует, затем, с наступлением ночи (“А где-то нам сегодня ночевать?” – “Спокойна ночь”), засыпает. Получается полная симметрия – роль Григория в пьесе и начинается и кончается его сном. Но спит Григорий в пятой сцене от
Ты все писал и сном не позабылся, А мой покой бесовское мечтанье Тревожило, и враг меня мутил, обращается Григорий к Пимену.
Объясняется это тем, что Григорий, в котором “младая кровь играет”, глубоко не удовлетворен своим столь не соответствующим ни его возрасту, ни его темпераменту положением “бедного инока”, вынужденного прозябать в темных и душных монастырских кельях, об этом он прямо и говорит Пимену:
Как весело провел свою ты младость! Ты воевал под башнями Казани, Ты рать Литвы при Шуйском отражал, Ты видел двор и роскошь Иоанна! Счастлив я, от отроческих лет По келиям скитаюсь, бедный инок! Зачем и мне не тешиться в боях, Не пировать за царскою трапезой?
В соответствующей конечной сцене Григорий-Самозванец, несмотря на то, что его войско побито в прах, а сам он спасся только поспешным бегством, засыпает спокойным, беззаботным сном человека, полностью удовлетворенного собой и своим существованием.
И это психологически естественно. Из-под давящих каменных сводов монастырской кельи “расстрига, беглый инок” вырвался на широкие, вольные просторы полей и лесов, зажил той бурной и веселой, исполненной острых коллизий, пиров, опасностей, сражений., жизнью, о которой так мечтал вначале.
Как видим, обрамление в пьесе роли Григория сном – отнюдь не просто внешний, уравновешивающий композиционный прием. Глубоко продуманно выбирает Пушкин для этого обрамления и мотив именно сна. Вся фантастическая история Самозванца, из бедного бродяги-инока ставшего московским царем, вообще напоминает собой какой-то невероятный, волшебный сон. Недаром с самого же начала Григорию снится – уже в буквальном смысле этого слова – его последующая, даже и не показанная в пьесе, кончающейся моментом провозглашения Самозванца царем, трагическая судьба:
Мне снилося, что лестница крутая Меня вела на башню; с высоты Мне виделась Москва, что муравейник; Внизу народ на площади кипел И на меня указывал со смехом, И стыдно мне и страшно становилось И, падая стремглав, я пробуждался… И три раза мне снился тот же сон.
Вместе с тем этот настойчиво снившийся Григорию “пророческий” сон (как известно, впоследствии, уже став царем, Самозванец, спасаясь от ворвавшихся к нему заговорщиков, выбросился из окна кремлевского дворца, сломал себе ногу и был убит-) сразу же раскрывает характер, внутренний мир честолюбца и авантюриста Григория (крутой подъем на башню) и тем психологически мотивирует его последующее самозванство.
Еще более значительна в идейном содержании всей пьесы параллельная концовка роли в ней’ Григория: “Ложится, кладет седло под голову и засыпает”. Этот, столь необычный, едва ли не единственный в своем роде драматургический ход – зрители видят в последний раз в пьесе одно из ее главных действующих лиц засыпающим – имеет глубокий смысл, связанный с пушкинской философией истории, художественно воплощенной в “Борисе Годунове”, с. пушкинским пониманием закономерности и движущих пружин изображаемых им исторических событий. Основной исторический и вместе с тем политический тезис Пушкина, развиваемый им в “Борисе Годунове”, – утверждение решающего значения народной поддержки, “мнения народного”. Именно поэтому Самозванец, личности которого в ходе исторических событий Пушкин придает относительно второстепенное значение (“Всякой был годен, чтоб разыграть эту роль”. XII, 203), даже если в данный момент он и разбит наголову, имея за собой эту поддержку, в конечном счете неминуемо должен восторжествовать. Именно поэтому Борис, хотя в данный момент он и победитель, в конечном счете, поскольку “мнение народное” против него, неминуемо должен потерпеть поражение.
Об этом сам Борис и говорит в начале следующей же сцены: Оп побежден, какая польза в том? Мы тщетною победой увенчались. Он вновь собрал рассеянное войско И нам со стен Путивля угрожает. Об этом же позднее еще более прямо скажет Гаврила Пушкин: Я сам скажу, что войско наше дрянь, Что Казаки лишь только селы грабят, Что поляки лишь хвастают да пьют… Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Послушные сдавались города, А воевод упрямых чернь вязала?
И Пушкин опять не только говорит об этом устами действующих лиц, но и показывает это на языке искусства – в наглядных пластических образах: разбитый Самозванец засыпает “беспечен… как глупое дитя”; а в следующей же сцене “умный” царь Борис (о его “умной голове” упоминал в разговоре с Шуйским боярин Пушкин; “Высокий дух державный”, – только что отозвался о нем Басманов), раздираемый,, несмотря на одержанную победу, внутренними сомнениями, неуверенностью в своем деле, не выдерживает и умирает.
Таким образом, как мы убедились, периферия “Бориса Годунова” построена в композиционном отношении приемом тройного обрамления; представляет собой, если это изобразить графически, как бы три вписанных друг в друга концентрических “круга”: “круг” народа, замыкаемый тремя начальными и тремя параллельными им конечными сценами; “круг” Бориса, замыкаемый четвертыми сценами от начала и от конца; и “круг” Самозванца, столь же равномерно замыкаемый пятыми сценами от начала и от конца.
Причем вся эта сложная и вместе с тем осуществляемая весьма простыми средствами, классически стройная композиционная структура имеет не только внешнее, так сказать, архитектурное значение, – гармоническое распределение частей по отношению к целому, – но и очень глубокий идейно-художественный смысл.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)