Герой трагедии Эсхила “Прометеи прикованный”
В греческой мифологии Прометей сын титана Налета и океаниды Климены, двоюродный брат Зевса. Похитив огонь, Прометей приносит его людям, за что Зевс приказывает приковать П. к горам Кавказа, чтобы ежедневно орел пожирал его печень, вырастающую в течение ночи. Пытку прекращает Геракл, убивающий орла. К мифу о Прометее в античные времена обращались философы, поэты, ваятели, предлагая разные воплощения этого героя и различные его истолкования.
В Афинах существовали специальные празднества – “прометейи”. П. прославляли как бога, который
Эсхил создал образ титанической личности, для которой нравственная свобода выше физических страданий, а счастье человечества выше собственного горя. П. не раскаивается в содеянном и не дает врагам повода для злорадства: даже стонать он позволяет себе лишь тогда, когда рядом никого нет. Благодаря всем этим качествам П. на века стал символом самопожертвования, примером борца за благо людей, за их право свободно мыслить и достойно жить. “Убить меня все же не смогут!” – восклицает в завершении трагедии Прометей, унаследовавший от матери дар пророчества. Фраза оказалась действительно провидческой: благородный образ богоборческого героя был увековечен не только в литературе (Кальдерой, Вольтер, Шелли, Байрон, Гете, Кафка, А. Жид и др.), но и в музыке (Лист, Бетховен, Скрябин), в изобразительном искусстве, начиная с греческой вазописи и помпей-ских фресок и затем в полотнах Рубенса, Тициана, Карраччи, Пьеро ди Козимо и др.
Этическая философия Эсхила, сопряженная с его богатейшей поэтикой, позволила великому трагику создать убедительный образ мученика во имя идеи, который терпел казнь несколько тысячелетий. Одновременно Эсхил на более высоком уровне развил миф о П.- создателе людей: в “Прометее прикованном” герой через подаренные им науки (строительство, письмо, счет, кораблеплавание, врачевание и т. д.) совершенствует не только тела, но и души людей. По выражению Байрона, единственным преступлением П. было то, что он хотел “облегчить страдания людей”. П. не только бросил вызов Зевсу, но и доказал Олимпу, что его имя справедливо переводится на все языки не только как “провидец”, но и как “попечитель”.
В русской литературе образ Прометея впервые появляется у М. В. Ломоносова в стихотворном “Письме о пользе стекла” (1752). Здесь П. показан как титан науки, ставший жертвой людского невежества. П., по Ломоносову, одарил людей не огнем как таковым: он дал им увеличительное стекло, концентрирующее солнечные лучи и превращающее их в пламя. Однако “невежд свирепых полк на знатны вымыслы сложил неправый толк”.
Образ Прометея часто возникает в русской поэзии XIX в. (Баратынский, Кюхельбекер, Бенедиктов, Полонский, Шевченко и др.), где он символизирует идею свободы, олицетворяет собой подвиг, столь же возвышенный, сколь и безрассудный. Встречается этот образ и в советской поэзии, служа метафорой социалистических преобразований и в частности – электрификации. Так, белорусский поэт Якуб Колас интерпретирует огонь П. как “лампочку Ильича”, а грузинский писатель Р. Гветадзе напрямую отождествляет античного титана со Сталиным, который “дал народам пламя Прометея”. Писательница Г. И. Серебрякова в романе “Прометей” описывает жизнь К. Маркса. (Ср. сочинение А. Моруа “Прометей, или Жизнь Бальзака”.)
Все эти метафоры и аллегории не связаны с литературным героем как таковым. Собственно же литературным (драматическим) героем, объективированным в повествовании (действии), П. выступает в трагедии Иванова “Прометей” (редакция под названием “Сыны Прометея” – 1914, вторая – 1919). В трагедии поэта-символиста обращает внимание отсутствие цивилизаторского пафоса, свойственного многим разработкам мифа о П., начиная с Эсхила, герой которого пострадал несправедливо и, по словам Иванова, заплатил за свое чрезмерное человеколюбие. У самого Иванова Прометей выражает “отрицательное самоопределение титанического существа”, разрушающее всеединство бытия.
В трагедии используются основные сюжетные обстоятельства мифа: похищение огня, которым П. одаряет сотворенных им людей. В отличие от традиционных толкований, где огонь выступал символом сознания, у Иванова он выражает свободу. Передав людям огонь, П. делает их свободными и рассчитывает употребить их свободу в войне против олимпийских богов, чтобы потом “единым стать над всем главой”,- замысел, вполне созвучный намерениям Тантала из трагедии Иванова (1904).
Для поэта и мыслителя, автора “Эллинской религии страдающего бога”, всем своим сознанием погруженного в античную культуру, были чужды модернизированные Прометеи нового времени. Это позволило, несмотря на сюжетные вольности, дать, по оценке А. Ф. Лосева, “глубоко античное” прочтение мифа,- отнюдь не безразличное к духовным коллизиям современности, но лишенное аллегоризма и метафоричности, посредством которых “серебряный век” воскрешал эллинство. Поэтому для Иванова были существенны некоторые моменты мифа, казавшиеся другим авторам слишком филологическими.
Прометей титан, божество хтоническое, для которого
Непрочны и новы
Олимпийские троны;
Древний хаос в темнице – святей
В этом контексте восстание Прометея против Зевса приобретает онтологическое значение. Однако “отрицательное самоопределение” титанизма в том и выражается, что вовлекает все сущее в разлад и войну, а в конечном счете уничтожает собственных носителей. Огонь П., давший людям свободу, оказывается “семенем распри”. Юноша Архат убивает своего брата Архемора, завидуя, что П. назначил того огненосцем. Кровь, пролитая “первенцами губительной свободы”, начинает череду смертей, и скоро разгорается “война со всеми всех: земли с богами, и богов с людьми”.
П. убежден: “Ко благу все!”, ибо “не мир мне надобен, а семя распри”. Однако распря затрагивает и его: люди ополчаются на П., переходят на сторону Зевса, готовы присягнуть коварной Пандоре и в развязке трагедии “безмолвствуют” (реминисценция знаменитой пушкинской ремарки из “Бориса Годунова”), когда демоны Кротос и Бия заключают П. под стражу.
Финал трагедии, казалось бы, повторяет развязку “Тантала”: Зевс сокрушил мятежника и примерно его наказал. Однако если мятеж Тантала остался без последствий, то “социальный эксперимент” П. достиг цели. Земля заселена сынами П., преисполненными “алчности к действию при бессилии к творчеству” (комментарий Иванова). В силу этой алчности “прометеизма” они убивают друг друга, и оттого сами избирают для себя смертную участь.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)