Твардовский: Стихи, которые не печатаются
Случались неудачи с публикацией и в Смоленске, не всегда все шло легко и гладко. Были в те годы в газетах рубрики “Чьи стихи, куда посланы”, “Стихи, которые не печатаются. Ответ начинающим поэтам”. Изредка появлялись в них ответы и нашему герою: “А. Твардовского “Читают центральные” – в “Юный товарищ”. Но и в “Юном товарище” упомянутая заметка не появилась, вероятно, не заинтересовала газету.
О чем писал молодой критик? “Песни о советской повой деревне, борющейся с темнотой, невежеством… се трудную “страдную”
Понадобятся годы и годы, пока родные и близкие осознают, что однажды нежданно-негаданно “на хуторском глухом подворье” явился на свет мальчик, “чудо особой избранной судьбы”, и это чудо не кто иной, как их кровный сын и брат. Но сказал поэт, “лицом к лицу лица не увидать.
Мы принимаем все, что получаем, За медную монету, а потом Порою поздно – пробу различаем На ободке чеканно-золотом.
Не дано было старшему понять младшего (“А душу можно ль разгадать?”), не смог и младший понять и разглядеть в ту пору старшего. Нет ничего сложнее человеческих отношений. “Пройдет еще много лет, прежде чем отцовская судьба предстанет перед Твардовским во всей своей сложности и, быть может, даже станет неким его литературным “долгом”, к сожалению не “выплаченным”…1. Но до конца дней остался в душе осадок от пережитого в ранней юности и навечно неприятие замкнутого хуторского бытия.
В первой половине мая вновь удалось вырваться в Смоленск. Это совпало с пребыванием там поэтов Александра Жарова и Иосифа Уткина. Оба находились тогда в зените славы и пользовались большой популярностью в литературных кругах. С нескрываемым почитанием относился к ним молодой Твардовский. Не исключено, что и в Смоленск он поехал ради того, чтобы самолично увидеть “знаменитостей”, – о предстоящем приезде газета “Рабочий путь” информировала заранее. Их выступления проходили 14 и 15 мая в Доме просвещения. По-видимому, Твардовский был на первом вечере: “В Смоленске я побывал. Видел Жарова и Уткина. Много чего-то нового в голове, не скоро осмелюсь написать”, – заносит он в дневник 14 мая.
24 мая в газете “Смоленская деревня” появилась статья В. Смолина “Из литературной папки” с подробным разбором творчества молодых деревенских авторов. Немало внимания уделено и Твардовскому. “Об изменении бытового уклада деревни, – сказано в статье, – повествует Твардовский в стихотворении “Дед Епифан”. “Дед Епифан пробатрачил весь век, только под конец жизни “жизнь пришла”, принесла землю, лошадь, но неумолимая старость гонит в гроб”. К сожалению, стихотворение “Дед Епифан” до нас не дошло. И мы можем довериться только критику, отмечавшему, что “стихи В. Балыкина “В сельсовете” и Л. Твардовского “На ниве” дают наглядную картину, не лишенную художественности.
Уже в дневниковых записях 1926 года попадаются размышления о неприкаянности, невозможности продолжать учебу: “Мои сверстники кончают среднее образование” (Октябрь 1926 год). За этой лаконичной строкой – несбывшиеся мечты, неосуществленные надежды, безысходная тоска и настойчивый поиск выхода из создавшейся ситуации. В одном из ранних рассказов Твардовского есть фраза: “Не успел приехать, а уже размолвка. Трудно будет, значит. Не понимает отец” Чьи это мысли? Героя? Автора? Что в рассказе правда, а что – вымысел? Вероятно, того и другого вдосталь. И это только 1926 год! А в печати тем временем появляются отклики на его творчество, он упоминается в числе “поэтов из молодежи”, “чье творчество заслуживает серьезного общественного внимания”.
Сохранился еще один документ, написанный рукою Твардовского в июне 1930 года, где сказано, что с Ассоциацией пролетарских писателей он “связан в течение трех лет”. О том же – запись в рабочей тетради 20 февраля 1930 года: “Около двух-трех лет – я член Ассоциации пролетарских писателей. Месяца два-три, как я понял по-настоящему, что это большое дело. Я этим теперь живу”.
Наступил 1928 год, проложивший невидимую “борозду” между Александром и остальными членами семьи. Нелегко было сделать решительный шаг, пойти против воли отца, упорно не желавшего понимать, что литература может стать главным делом жизни, что ею, и только ею, можно жить. Но он нашел в себе силы и мужество осуществить задуманное. В архиве сохранилась лаконичная запись: “В 1928 году переехал в Смоленск и стал работать разъездным корреспондентом. Попробуем восстановить, как все было, опираясь на факты. Итак, “ранним морозным утром, в январе или начале февраля… Александр покидал Загорье. Всеми предполагалось, что этого не миновать, однако никто не знал – когда, и потому разлука была лишь в представлении. Теперь же она становилась явью…
Сам момент сборов… промелькнул мгновенно. Собирать, собственно, и нечего было. “Одежи, что на коже, да харчей, что в животе” так гласила поговорка, которую довелось слышать от отца. Точно так и Александр не был обременен укладкой про запас нужных и ненужных вещей. Не помню, чтобы у нас был хоть какой-нибудь чемоданчик или саквояжик, и те мелкие пожитки и снедь, что приготовлены были для него матерью в дорогу, он связал вместе со своими бумагами в общий пакет.
– Ну, вот и все! – сказал он и обнял мать.
Склонил голову к плечу, как бы замер, но тут же несколько отпрянул и молча остановил свой взгляд на ее лице. Затем, судорожно качнув головой, целовал мать в щеки. Потом обнимал нас, каждого, где кого застал…
Заключительным было его прощание с отцом, который все это время неподвижно сидел у стола. Александр подошел к нему и говорил так тихо, что нельзя было понять, что именно. Он видел, что отец чувствует себя нехорошо, и, поборов в себе сковывающую его гордость, подал отцу руку, и отец даже встал, что-то хотел сказать, чего-то ждал, но… руки их вдруг разомкнулись… Слов не получилось”.
Разумеется, сам по себе уход сына “в люди” еще ни о чем не говорит. Русская, да и не только русская, литература сохранила описания многих таких “уходов” – было это в порядке вещей. Однако картина, сохранившаяся в памяти младшего брата, оставляет тягостное впечатление: на душе становится зябко, неуютно.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)