Религия человека: из личного дневника Бабеля
“Религия человека” – ее исповедовал и Бабель. Жизнь, смерть, любовь – о них он хотел знать все. Его завораживала страсть. В октябре 1917 года он увидел ее в революции. В ней он ценил прежде всего энергию, силу. Эта сила заражала. В декабре 1917 года Бабель ушел в революцию: он начал работать в Чека – факт, которому долго удивлялись люди его круга. В марте 1918 года он стал корреспондентом петербургской газеты “Новая жизнь”, где напечатал свои “Несвоевременные мысли” и М. Горький.
Последняя корреспонденция Бабеля в “Новой
Пришла правда. Устроили ее плохо. Сталь потеряли. Людей стали рассчитывать. В вялом недоумении машины тащили их на вокзалы и с вокзалов. Покорные непреложному закону рабочие люди бродят теперь по земле неведомо зачем, словно пыль, никем не ценимая”. (“Эвакуированные”).
Бабель сознавал все это как разлом бытия и останавливался в недоумении перед вопросом: “Останется ли вообще что-нибудь?” Это испытующее чувство правды и вывело Бабеля, на дороги войны. В июне 1920 года он добровольно ушел на фронт, в Первую Конную армию. Бабель приехал на фронт как корреспондент газеты “Красный кавалерист” – Кирилл Васильевич Лютов, русский. Двигаясь с частями, он должен был писать агитационные статьи, вести дневник военных действий. На ходу, в лесу, в отбитом у неприятеля городе Бабель вел и свой личный дневник. Где-то с обозом двигались рукописи – многие из них, как и предчувствовал Бабель, пропали. Сохранилась лишь одна тетрадка – уникальный документ, оставленный им у знакомой М. Я. Овруцкой. Неизвестны причины, по которым Бабель “забыл” ее в Киеве, наезжая временами в город. Но дневник пережил репрессии 30-х годов, войну, Бабий Яр… Сегодня он объясняет многое и в революции, и в творчестве Бабеля.
Читая этот дневник, нельзя не заметить, что Бабель ошеломлен: новые впечатления пришли в резкое противоречие с его жизненным и культурным опытом. Исконно иррегулярное войско, казачество, проходило службу со своим снаряжением, своими конями и холодным оружием. Во время конармейского похода, оторванные от тылов, Казаки вынуждены были кормиться сами и сами же обеспечивать себя лошадьми за счет местного населения, что нередко приводило к кровавым инцидентам. К тому же казаки шли по местам, где воевали в первую мировую войну. Их раздражали чужой быт, чужая культура, попытки евреев, поляков, украинцев сохранить стабильный, уклад жизни. Привычка к смерти за долгое время войны притупила в них страх смерти, чувство жизни. И казаки давали выход своей давней усталости, своему анархизму, своему гонору, хладнокровному отношению к своей и тем более к чужой смерти, пренебрежению к личному достоинству другого человека. Насилие встало в обыденный ряд. Чувствуя, что на глубине людской психологии жил смутный инстинктивный порыв к свободе и воле, Бабель в то же время остро ощущал незрелость, отсутствие культуры, грубость солдатской массы, и ему трудно было представить себе, как будут прорастать в этом сознании идеи революции.
“Жалкие деревни. Неотстроенные хижины. Полуголое население. Мы разоряем радикально…” (2 сент. 1920 г.). “Клевань, его дороги, улица, крестьяне и коммунизм далеко друг от друга” (11 июля 1920 г.). “…Так выглядит сначала свобода” (12 июля 1920 г.). Бабель реагировал на все это обостренно: “Мысль о доме все настойчивее. Впереди нет исхода” (6 сент. 1920 г.).
Пребывание в Первой Конной в качестве русского ставило Бабеля в особую позицию. Еврей среди казаков, он был, казалось, обречен на одиночество. Интеллигент, сердце которого содрогалось при виде жестокости и разрушения культуры, он мог быть обречен на одиночество вдвойне. Но, судя по дневнику, в душе Бабеля роился клубок более сложных мыслей и чувств. Тоска вырастала из неприятия насилия и разрушения. Рядом с дружескими заметками о людях, которые его окружают, он записывает с болью: “Я – чужой”.
“Почему у меня непроходящая тоска? – спрашивал Бабель.- Потому что далек от дома, потому что разрушаем, идем как вихрь, как лава, всеми: ненавидимые, разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде” (в августа 1920 г.).
Так в его отношениях с революцией, говоря словами А. Блока, возникла трагическая “нераздельность и неслиянность”. Не только “нераздельность” – тогда все было бы просто; “неслиянность” – это тоже не соответствовало истинным чувствам Бабеля. А именно вместе: “нераздельность и неслиянность”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)