Герой комедии Чехова “Вишневый сад”
В отличие от других персонажей комедии, чья “перспектива чувств” уходит в прошлое (Раневская, Гаев, Фирс) или в будущее (Трофимов, Аня), Л. – весь в “настоящем”, переходном, неустойчивом времени, разомкнутом в обе стороны “временнбй цепи” ( Чехов ). “Хам”, – однозначно аттестует его Гаев. По мнению Трофимова, у Лопахина “тонкая, нежная душа” и “пальцы, как у артиста”. Правы оба. И в этой правоте обоих “психологический парадокс” образа Лопахина.
“Мужик мужиком” – несмотря на часы, “белую жилетку”
Прошлое Лопахин (“Мой папаша был мужик, Идиот, ничего не понимал, меня не учил, а
Л. охотно одалживает деньги, являясь в этом смысле “нетипичным” купцом. Он “попросту”, от сердца предлагает их Пете Трофимову в дорогу. Он искренне заботится о Гаевых, предлагая им “проект” спасения от разорения: разбить вишневый сад и землю по реке на дачные участки и потом сдавать их в аренду под дачи. Но именно в этой точке и завязывается неразрешимый драматический конфликт: во взаимоотношениях “спасателя” Л. и “спасаемых” владельцев имения.
Конфликт не в классовом антагонизме, не в противостоянии экономических интересов или враждебно настроенных личностей. Конфликт располагается совсем в другой области: в тонкой, почти неразличимой сфере “культуры чувств”. В сцене приезда Раневской Л. видит ее светлую радость при встрече с домом, детством, прошлым; наблюдает растроганность Гаева, волнение Фирса. Но он не в силах разделить эту радость, это волнение, эту “знобкость” чувств и настроений – он не в силах сочувствовать. Ему и хотелось бы сказать “что-нибудь очень приятное, веселое”, но он охвачен другой радостью и иным волнением: он знает, как можно спасти их от разорения. Он торопится обнародовать свой “проект” и наталкивается на возмущенное гаевское “Чепуха” и смущенные слова Раневской: “Милый мой, простите, вы ничего не понимаете”. Произнося слова о необходимости “поубрать” здесь, “почистить”, “снести”, “вырубить”, он даже не понимает, в какой эмоциональный шок повергает тем самым владельцев родового имения, с которым связана вся их жизнь. Эта грань оказывается непереходимой ни для одной, ни для другой стороны драматического конфликта.
Чем активнее добивается Л. согласия на снос старого дома и вырубку вишневого сада, тем глубже становится пропасть непонимания. С развитием действия растет и эмоциональное напряжение этого противостояния, на одном полюсе которого лопахинское “Л или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили!” – а на другом чувство Раневской: “Если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом”. Л. не может понять, что для Раневской простое “да” означает полное самоуничтожение и саморазрушение личности. Для него этот вопрос “совсем пустой”.
Скудость эмоционального “спектра”, душевный “дальтонизм”, глухота к различению
Оттенков чувств делают для Л. невозможным близкий, сердечный контакт с Раневской, которую он “любит, как родную, больше, чем родную”.
В Л. нарастает какое-то смутное сознание своей обделенное™, тяжелое недоумение перед жизнью. Он стремится не дать воли этим мыслям и “забивает” их напряженной работой: “Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую”. В часы бессонницы он способен к масштабным обобщениям: “Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами”. Но в жизни это приводит к “размахиванию руками” и отчужденному замечанию Раневской: “Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, атак они пугают”. В мире дворянской культуры грубая резкость и определенность чувств Л. – неуместны. Равнодушный к красоте и поэзии вишневого сада, Л. имеет свои понятия о красоте: “Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина!”
С наибольшей открытостью тоскливая внутренняя сила Л. прорвалась в сцене возвращения с торгов. Пьяный кураж монолога – с топотом ног, с хохотом и слезами – выразил “тонкую и нежную” душу “хама”. Пусть “как-то случайно” (К. С. Станиславский), “почти невольно”, “неожиданно для себя”, но имение Раневской он все-таки купил. Он делал все, чтобы спасти хозяев вишневого сада, но не имел душевного такта не рубить его на глазах у бывших владельцев: торопился очистить от “прошлого” площадку под “будущее”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)