Значение символов в романе Джойса “Улисс”
Многочисленные символические мотивы в “Улиссе” являются модификациями традиционных символов мифологии первобытной (вода – символ плодородия и женского начала, луна – как другой символ женского начала, мать-земля и ее любовники и дети – в качестве ритуальной жертвы, восход солнца – как символ возрождения и затмение или облако – как гибельное начало, ритуальное святотатство в связи с магией плодовитости и т. д.) и христианской (символ креста, представленный ясеневым посохом Стивена или мачтой судна, мытье как крещение) или
По принципу аналогии Джойс расширяет круг ассоциаций вокруг традиционных символов. Он, например, интерпретирует скачки как символ сексуального преследования, звон ключей Бойлена – как знак его предстоящего свидания с Молли, а чай – как разновидность воды и потому символ плодородия. Наиболее интересны нетрадиционные джойсовские символы и образы, представляющие примеры оригинальной мифологизации житейской прозы, современного быта. Таковы – кусок мыла как талисман,
Выше приводилось суждение Стивена Дедалуса об истории как о кошмаре, от которого он хотел бы очнуться. С этим суждением следует соотнести мысли Блума об угнетающей вечной повторяемости вещей, о непрерывной смене рождений и смертей, переходе домов из рук в руки, подъеме и упадке цивилизаций. Характерны фразы о “цирковой лошади, которая кружится по кругу”, о том, что “все дороги ведут в Рим”. В “Улиссе” проходят мотивы суточного движения солнца вокруг земли, появления бога в созданном им мире и последующего его возвращения к себе, колебаний Шекспира между Стратфордом и Лондоном, цикличности торговых путешествий, беготни по городу Блума, уходящего от Молли и возвращающегося к ней. Джойс, будучи хорошо знаком с оригинальным буддизмом, эзотерическими учениями средневековых мистиков, антропософским учением Блаватской, использовал идею метампсихоза для конкретного выражения всеобщей реинкарнации и повторяемости. Эзотерические учения, из которых исходил Джойс, предполагают вечное существование души и забвение прошлого между двумя фазами, вечную трансформацию неумирающей субстанции, подчиненной закону причинности и ответственности (карма).
С той же идеей связан комически-причудливый образ суммы пуповин (пуп – вместилище души, согласно некоторым эзотерическим учениям) как телефонного кабеля, ведущего в Эдемвиль, к праматери Еве; причем здесь речь идет не о физической цепи предков, а о мистической связи и реинкарнации. В свете этих представлений становится яснее мистическая связь Блума и Стивена как “отца” и “сына”, и даже отношение гомеровских героев к их современным воплощениям, так что гомеровские параллели получают дополнительную мотивировку. Разумеется, использование концепции метампсихоза у Джойса в значительной мере метафорично, но оно отвечает идее круговорота, тождества среди кажущегося разнообразия (ср. образ вечно меняющегося морского пейзажа в главе, соответственно названной “Протей”), мысли о всеобщем взаимопроникновении, о том, что “все во всем”. Последняя мысль выражена Стивеном в дискуссии о “Гамлете” Шекспира и в других местах романа. Джойс метафорически использует и условную цикличность основного сюжета (уход Блума из дому и возвращение, распад и иллюзорное восстановление семьи), и различные параллельные образы уходящих и возвращающихся странников, и суточный цикл жизни города, и идею метампсихоза. Все это, строго говоря, метафоры не мифологические.
Однако именно из этой философской идеи, выраженной в “Улиссе” достаточно эксплицитно, вырастает у самого Джойса и его последователей один из важнейших приемов поэтики мифологизирования, который обычно воспринимается как своего, рода стихийное возвращение к циклическим представлениям древнейших мифологий. Известную дань идее цикличности и поэтике повторений как подтверждения неподвижности отдал и Т. Манн в “Волшебной горе”. Здесь эта идея вырастает из релятивистских экспериментов со временем. Релятивизм времени (“время в нашем восприятии… расширяется и сжимается” – т. 3, стр. 254) доходит до отмены реальности времени. Ганс Касторп размышляет о том, что если время не “вынашивает перемены”, если “движение, которым измеряется время, совершается по кругу и замкнуто в себе, то и движение, изменения, все равно что покой и неподвижность; ведь “прежде” постоянно повторяется в “теперь”, “там” – в “здесь”” (т. 4, стр. 7). “Еще” и “опять” оказываются тождественными “Всегда” и “Вечно” (т. 4, стр. 284), “всякое движение совершается по кругу” (т. 4, стр. 59), “вечность не “все прямо, прямо”, а “кругом, кругом”, настоящая карусель… Праздник солнцеворота!” (т. 4, стр. 43). “Вот отчего почвенные, люди ликуют и пляшут вокруг костров, они делают это с отчаяния, скажешь ты, во славу бесконечной издевки, какую представляет собой круг вечности без постоянства направления, где все повторяется” (т. 4, стр.44), “пра-пра-пра-пра – это загадочный звук могилы и засыпанного времени” (т. 3, стр. 34).
Повторение любовных переживаний героя дается в “Волшебной горе” как обнаружение единой сущности, повторение его опыта в известной мере создает структуру романа167.
Сама по себе связь течения времени с заполняющими его переживаниями в романе воспроизводит в какой-то мере ситуацию мифа – сказки – эпоса, где время зависимо от наполняющих его действий героя. Что же касается идеи повторяемости, то она в древних культурах специфически связана с ритуалом, и Т. Манн проявляет большое чутье, упоминая именно “круговорот года”, “праздник солнцеворота”, пляски вокруг костров и т. п. Этому, кстати, соответствует и метафоризация содержания посредством ритуальных календарных мифов, о чем говорилось выше. Отметим, что идея повторяемости и круговорота как своего рода квазимифологическая концепция присутствует и в “Улиссе” и в “Волшебной горе”, причем в “Улиссе” она не находит мифологического подкрепления, не становится еще элементом поэтики мифологизации, а в “Волшебной горе” ее метафорически моделируют строго ритуальные схемы. Поэтику мифологического повторения и Джойс и Т. Манн разработают на следующем этапе творческого пути, причем для Джойса это будет прямой художественной реализацией его философии, а Т. Манн философски возвысится над этой концепцией, попытается ввести ее в некие исторические рамки.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)