“Проза” Жолковского
“Проза” Жолковского также вся пронизана “памятью” культуры. В ней нетрудно обнаружить перекодированные пушкинские (“Ай да Борхес, ай да сукин сын!”, с. 12; “пальцы сами потянулись к перу и бумаге”, с. 12), лермонтовскую (“безжалостно возвращенного к скучным звукам земли профессора”, с. 12), герценовскую (“Готовый к любому исходу борьбы между поэзией и правдой, былым и думами…”, с. 11), пастернаковскую (“рассудил, что теперь идет другая драма”, с. 12), мандельштамовскую (“оставив лишь немного пепла и легкую струйку
Постструктуралистско-постмодернистские идеи и концепции, “перепроверяемые” Жолковским, оказываются объектом деконструкции в созданной писателем “прозе”. Литературоведение и литература соединены здесь нераздельно.
И в этом Жолковский идет по пути, проложенному известным итальянским ученым-семиотиком и писателем Умберто Эко. В его хрестоматийно-постмодернистском
Жолковский придает своему произведению характер тотального иронизирования и самоиронизирования, пародирования и самопародирования. Георгий Косиков замечает: “Иронический дискурс есть дискурс превосходства, предполагающий внепо-ложность всему, что он объективирует” 217, с. 295. Автор иронизирует по адресу профессора 3., профессор 3. иронизирует по адресу Борхеса и Барта (не говоря уже о творцах массовой культуры), но точно так же – над самим собой. Достаточно вспомнить один из вариантов заглавия рассказа, изобретаемый профессором 3.: “Борхес в стакане воды”. В таком ироническом названии явственно проступает аналогия с метафорой “буря в стакане воды”, т. е. содержится, мягко говоря, сдержанная оценка написанного. Однако “буря в стакане воды” – хотя и иронично, но серьезно, а “Борхес в стакане воды” – настолько абсурдно, что только смешно.
Автор не отказывает себе в удовольствии пошутить, поострить, поиграть со словом (“Э. Диппа”, “Город Ангелов” – “Лос-Анджелес”). Свои филологически-культурологические открытия он хочет преподнести в непринужденной, увлекательной форме, стесняется быть доктральным, надуто-самодовольным, защищается самоиронией. Ирония писателя – легкая, изящная, “то уходящая в глубь текста, едва мерцающая, то всплывающая на поверхность, чтобы кольнуть, будто кончиком рапиры. Ирония и игра Жолковского как бы создают ауру, защищающую рассказ от той невыносимой “серьезности” (дидактичности, философии “общих мест”), которой перекормлена русская литература XX в., не говоря уже о литературоведении. Они способствуют адогматизации сознания читателя не в каком-то конкретном вопросе, а в отношении к миру в целом, “размягчают” окаменевшие смыслы-догмы, делают ум более гибким и мобильным, вовлекают читателей внутрь художественного текста как полноправных его участников. Множественность смыслов, будто сеть, переплетающихся в “прозе” между собой, делает ее открытой для каждого нового потенциального “соавтора”.
Вслед за Абрамом Терцем Жолковский осваивал возможности, открываемые литературой-литературоведением, вводил в произведения постструктуралистский дискурс.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)