Главный герой произведения Зощенко “Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова”
Первой блестящей победой нового Зощенко были “Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова” (1921 – 1922). С них начался истинный Зощенко – “не крайний”, не “начинающий”, а тот Зощенко, который стремительно быстро набирал высоту и с первых же шагов, “по виду без малейшего усилия, как в сказке, получил признание и в литературной среде и в совершенно необозримой читательской массе” (К. Федин). Главный герой цикла “Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова” побывал на германской войне и захватил начало революции.
Но
Но пассивность Синебрюхова мнимая: “…Я такой человек,- хвастливо заявляет он,- что все могу… Хочешь – могу землишку обработать по слову последней техники, хочешь – каким ни на есть рукомеслом займусь,- все у меня у руках кипит и вертится”. Казалось бы, эта активность и сближает Синебрюхова с революцией, революция держится активностью “низов” и оттуда может черпать свои силы и свой потенциал. Но неожиданно в облик своего героя Зощенко вводит ноты, которые не только ставят под сомнение революционные возможности Синебрюховых, но и заставляют несколько иначе отнестись к самому вопросу о потенциях революции. Оказавшись на позициях вместе со “своим” молодым князем, Синебрюхов верноподданно ему служит. И когда однажды была немецкая газовая атака, а в землянке у “князя вашего сиятельства” была “вакханалия”, и гости, и сестрички милосердия,- Синебрюхов, учуяв газы, бросился в первую очередь к князю, маску на него одел, а другие и “сестричка милосердия – бяк – с катушек долой – мертвая падаль.
А я сволок князеньку вашего сиятельства на волю, костерик разложил по уставу. Зажег. Лежим, не трепыхаемся… Что будет… Дышим”.
И долго помнит, и часто рассказывает Синебрюхов эту историю, потому как был после этого “князь ваше сиятельство со мной все равно как на одной точке. Вестовым сделал и обещал о нем, Синебрюхове, пекчись”. Так и прожили год целый. Восторженность, с которой Синебрюхов говорит о “князе вашем сиятельстве”, восторженность, не убитая революцией, обнаруживает жалкое в этом человеке. И после революции, когда молодой князь послал его с письмом в родные края, Синебрюхов полон сочувствия к старому князю, которого мужики вот-вот прихлопнуть готовы. С той же рабской зачарованностью, без всякого внешнего повода к лести, единственно из искренней почтительности, восхищается он старым князем. “Вид, смотрю, замечательный – сановник, светлейший князь и барон. Бородища баками пребелая – белая. Сам хоть староватенький, а видно, что крепкий”. И с полной готовностью, с истинным уважением к вещам, особенно к саксонскому черненому серебру, помогает он князю ночью, незаметно, чтоб не погибло, зарыть княжеское имущество в гусином сарае.
В “Рассказах Назара Ильича, господина Синебрюхова” об этой верноподданности рассказано иронически, но беззлобно,- писателя, кажется, скорее, смешит, чем огорчает и смиренность Синебрюхова, который “понимает, конешно, свое звание и пест”, И его хвастовство, и то, что выходит ему время от времени “пере-тык и прискорбный случай”. Дело происходит после февральской революции, рабье в Синебрюхове еще кажется оправданным, но оно уже выступает как тревожный симптом: как же так – произошла революция, а психика людей остается прежней? И в чем причина консервативности этой психики?
Еще тревожнее для Зощенко реакция односельчан Синебрюхова на революцию. Видит Синебрюхов, что мужички “по поводу февральской революции беспокоятся и хитрят”. И Синебрюхова расспрашивают, какой им будет от революции толк. В этом естественном, казалось бы, вопросе – какой будет от революции толк – нет ничего настораживающего. Но как ни вывертывался Синебрюхов, как ни отбивался он от вопросов, говоря, что “не освещен”, пришлось ему все же отвечать на вопрос “что к чему”. И считает он, что “произойдет отсюда людям не малая…выгода”. А дальше Зощенко рисует сцену, которая многое предвосхищает в его творчестве:
“Только встает вдруг один, запомнил, из кучеров. Злой мужик. Так и язвит меня. – Ладно,- говорит – февральская революция. Пусть. А какая такая революция? Наш уезд, если хочешь, весь не освещен. Что к чему и кого бить-не показано. Это, говорит, допустимо? И какая такая выгода? Ты мне скажи, какая такая выгода? Капитал? – Может,- говорю,- и капитал, да только нет, зачем капитал. Не иначе, как землишкой разживетесь. А на кой мне,- ярится,- твоя землишка, если я буду из кучеров? А? – Не знаю,- говорю,- не освещен. И мое дело – сторона”.
Вопрос – какая выгода от революции – мне – для себя – не казался Зощенко столь уж безобидным и естественным. В этом он увидел, уловил и точно зафиксировал одну из сторон народного сознания в революции: для некоторых людей “народное”, “государственное” стало синонимом эгоистически понятого “своего”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)