Фальшь в человеческом общении в рассказах Чехова
Герой романа “Воскресение” (1899) Нехлюдов сталкивается с людьми, которые с участливым вниманием на лице поддерживают разговор о несчастном положении арестантов (потрясенный встречей с Катюшей Масловой, он сам начинает им говорить об этом). Они оживленно обсуждают и другие серьезные вопросы, например о состоянии современной драматургии. Но каждый раз Нехлюдов чувствует только фальшь и притворную заинтересованность своих собеседников в обсуждаемой теме. Он понимает, что ни княгине Корчагиной, ни ее гостям “нет никакого дела ни до драмы,
Толстому видна сущность, которая кроется за внешним лоском и отменной воспитанностью этой княгини, или сенатора Вольфа (более всего во время беседы с Нехлюдовым озабоченного тем, чтобы не обрушился пепел с его дорогой сигары), или МанеЙе (глазами говорившей Нехлюдову совсем не об арестантах, а о чем-то ином, понятном им обоим в силу общей привычки к слишком легким отношениям между мужчиной и женщиной).
В неприятии этой фальши в человеческом общении Чехов рядом
Работая над этой повестью, писатель одновременно, как это у него нередко бывало, обдумывал и другие, в том числе более жизнерадостные сюжеты. В марте 1892 года “Палата № 6” была уже написана в черновом виде, Чехов трудился над ней до самой осени, и в эти же месяцы, не прерывая работы над серьезными сюжетами (кроме “Палаты № 6”, летом готовились к печати “В ссылке”, “Соседи”), он, словно для разрядки, сел за маленький рассказ с знаменательным названием “Радость” – о шестнадцатилетней девушке с чистой душой, с наивными мечтами о счастье и замужестве1; тогда же он написал несколько смешных мелочей
Да и в самой “Палате № б” не все так уж безысходно. Сквозь решетки психиатрического застенка (и наперекор ассоциации: “Вот она действительность!”, возникшей в сознании доктора Рагина при виде освещенного луной здания тюрьмы) пробивается слабый свет надежды. В споре с доктором, который не верит в лучшее будущее человечества и считает бессмысленным сопротивляться несправедливому порядку вещей, больной Громов восклицает: “Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и – на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья! (…) Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует правда! Радуюсь!” Оттого, что эти страстные слова произносит душевно больной человек, они не кажутся нам нелепыми и смешными, как можно было бы ожидать, а, наоборот, звучат с какой-то грустной торжественностью, и непосредственный смысл вполне логично выраженной мысли западает нам в душу.
Сочетание безысходности и надежды вообще характерно для многих героев Чехова. Это художник, который видит во тьме свет, и в его самых жизнерадостных описаниях есть почти всегда отголоски печальные, тревожные. Это сочетание сохранились в чеховских произведениях и к концу творческого пути писателя, когда в его повествовании стали звучать все сильнее “ноты бодрости и любви к жизни”, как выразился Горький, приветствовавший выход в свет повести “В овраге”. “В новом рассказе, трагическом, мрачном до ужаса, эта нота звучит сильнее, чем раньше, и будит в душе радость и за нас и за него, трубадура “хмурой” действительности, грустного певца о горе, страданиях “нудных людей” – так писал в 1900 году Горький в статье об этой повести, опровергая трафаретные формулировки критиков, видевших в зрелом творчестве Чехова только “хмурое” настроение эпохи.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)