Революция и поэт на примере творчества Есенина
Революцию Сергей Есенин принял, по его собственному признанию, весьма сочувственно, хотя и с мужицким уклоном – сотрудничал с эсерами, правда, не как политик, а как поэт. Ориентация на эсеров была сознательным выбором, ибо Есенин полагал, что революция сделает Россию великой Крестьянской Республикой – страной Хлеба и Молока, кормилицей и поилицей всего Мира.
Сказать, что сочувственное отношение к событиям первых революционных лет было ровным и постоянным, нельзя, и все-таки до середины 1919 года поэт действительно был на стороне Октября
Не губить пришли мы в мире, А любить и верить!
И вдруг грандиозная постройка: и храм, и терем, и хижина, и золотая бревенчатая изба – рухнула… Есенин богохульствует на обломках им же возведенного храма вечности:
Слышите ль? Слышите звонкий стук? Это грабли зари по пущам. Веслами отрубленных рук Вы гребетесь в страну грядущего. (“Кобыльи корабли”)
Лично с Есениным ничего особенно неприятного не произошло, если не считать разрыва с женой Зинаидой Райх. Однако “смешная” эта “потеря” (“много в жизни смешных потерь”) в переполненном большими ожиданиями году и не воспринимается как утрата, хотя, судя по широко известному “Письму к женщине” (1925), посвященному. Райх, Есенин ушел и из этой своей жизни совсем не так легко, как представлялось со стороны и вчуже. Не вынося никаких “скреп”, и прежде всего уз семейственности, поэт тем не менее тайно нуждался в них: его буквально разрывали два несовместимых устремления: жажда воли, полной и безграничной свободы, и страх перед погибельной ее “отравой”…
Итак, 1919-й – лучшая пора жизни. А в конце следующего, 1920-го (4 декабря) Есенин признается Р. В. Иванову-Разумнику: “Переструение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял зато все то, что радовало меня раньше от моего здоровья”. До этого года Есенин, видимо, все еще крайне смутно представляет, что же делается во глубине Республики Советов. В Константинове – по семейным обстоятельствам – поэт не был с лета 1918-го, из Москвы также далеко не отлучался. Вынужденную “оседлость” Есенин воспринимал как насильственное стеснение, как отнюдь не песенный “плен”. Так что нет ничего удивительного, что он так сильно, так крепко обрадовался появлению в его дружеском кругу человека с неограниченными транспортными возможностями. Григорий Романович Колобов, знакомец А. Мариенгофа по Пензенской гимназии, после службы в ЧК стал крупным деятелем Наркомата путей сообщения и посему разъезжал по Республике Советов в собственном вагоне.
После публикации писем Владимира Галактионовича Короленко мы уже знаем: невероятные слухи возникли отнюдь не на пустом месте… Но если и правду о том, что происходило в крестьянской Вандее в 1918-1920 годах, читать страшно нам, потомкам, то каково же было современникам внимать ужасам войны со своим же народом, тем более что ужасы искажены, преувеличены слухами? Если б Есенин, волею случая заброшенный в Харьков 1920 года, не наглотался во время этого сидения невероятно ужасных слухов, вряд ли даже он, с его воображением, сумел достичь столь ужасающей выразительности в той сцене ” Пугачева “1, где мятежников сначала атакуют, а затем и окружают, деморализуя, страшные слухи:
Около Самары с пробитой башкой ольха, Капая желтым мозгом, Прихрамывает по дороге… Все считают, что это страшное знамение, Предвещающее беду. Что-то будет. Что-то должно случиться. Говорят, наступит глад и мор…
Даже интонационно есенинское предчувствие: “Быть беде! Быть великой потере!” – поразительно похоже на предчувствие Короленко:
“Что из этого может выйти? Не желал бы быть пророком, но сердце у меня сжимается предчувствием, что мы только еще у порога таких бедствий, перед которыми померкнет все то, что мы испытываем теперь…”
В том же 1920-м и тоже в августе (!), только в обратном направлении, из Москвы на Украину, отправляется уже процитированное письмо Есенина. “Равнинный мужик”, на смирность которого он возлагал такие надежды (“Свят мирен твой дар, синь и песня в очах”), оказался вовсе не смирным, а бунтующим. То, что чудилось в “Инонии” (1918) страной утопического мужицкого “рая”, где все юно, т. е. мирно” да ладно, обернулось “страной негодяев” – в драме с одноименным названием (1922).
Как всегда у Есенина, слово, вынесенное в заглавие, заключает в себе сложное определение мысли: и негодующая страна, и местность, где никуда не годятся уборные, и не годящаяся для строительства “железной республики” стихия бунтующей крестьянской воли. Есть и еще один оттенок смысла, парадоксальный: негодующие мужики считают “негодяями” представителей советской власти, а красноармейцы, в свою очередь, называют так же бунтовщиков: “нас окружили в приступ около двухсот негодяев”.
Эти две вещи в творчестве Есенина соединены “узловой” завязью – теза (“Инония”) и антитеза – “Страна негодяев”:
И в ответ партийной команде За налоги на крестьянский труд По стране свищет банда на банде, Волю власти считая за кнут. И кого упрекнуть нам можно? Кто сумеет закрыть окно, Чтоб не видеть, как свора острожная И крестьянство так любит Махно? Потому что мы очень строги, А на строгость ту зол народ, У нас портят железные дороги, Гибнут озими, падает скот. Люди с голоду бросились в бегство, Кто в Сибирь, а кто в Туркестан, И оскалилось людоедство На сплошной недород у крестьян.
Окошко, распахнутое разбойным свистом крестьянского мятежа, Есенин уже не смог закрыть даже “голубыми ставнями”… отчего дома.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)