Проза Э. Хемингуэя. Проблематика, основы драматизма
“Прощай, оружие!” 1929 г. Роман опирается на личный опыт писателя. В данном случае это военный опыт: служба в отряде Красного Креста на итало-автсрийском фронте, тяжелое ранение и пребывание Х. в миланском госпитале, бурная, но принесшая ему лишь горечь и разочарование любовь к медсестре Агнессе фон Куровски. Но в романе “Прощай, оружие!” реальные биографические факты предстают художественно преображенными.
Главный герой – лейтенант итальянской армии американец Фредерик Генри – alter ego Х. “Прощай, оружие!” – роман о войне,
Чудовищный
Сам угол зрения, под которым Хемингуэй описывает войну 20 в. с ее новыми формами массового уничтожения, восходит к знаменитому описанию битвы при Ватерлоо в прологе романа Стендаля “Пармская обитель”, к батальным сценам ” Войны и мира ” Толстого. Социальная подоплека событий почти не занимает лейтенанта Генри, однако их официальная патриотическая версия вызывает его решительное неприятие: “Меня всегда приводят в смущение слова “священный”, “славны”, “жертвы” …, ничего священного я не видел, и то, что считалось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагские бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю”. Война предстает в романе как некий экзистенциальный ужас бытия. Жизнь и смерть людей на войне – это бытие, отрезанное от прошлого, бытие изменившееся, мрачное, обреченное. “Прощай, оружие!” – это, помимо всего и прежде всего, роман о любви.
Для героев – лейтенанта Генри, только что чудом спасшегося от смерти, и медсестры-англичанки Кэтрин Баркли, потерявшей на фронте жениха (“его разорвало на куски”), – их любовь и постоянство становятся смыслом жизни, утратившей смысл, точкой опоры в сдвинувшейся вселенной и единственным убежищем от страшной действительности вокруг них: – Мы не будем ссорится. – И не надо. Потому что ведь мы с тобой только вдвоем против всех остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нас схватят. После эпизода с полевой жандармерией, когда Генри удается избежать расстрела, он решается “заключить сепаратный мир”: у него “больше нет никаких обязательств. Если после пожара в лавке расстреливают служащих…никто, конечно, не в праве ожидать, что служащие возвратятся, как только торговля откроется снова”, Генри воссоединяется с Кэтрин, которая ждет ребенка, и они укрываются в нейтральной Швейцарии.
Однако построенный героями альтернативный мир для двоих, где нет места смерти и кровавому безумию войны, оказывается хрупким и уязвимым: их ребенок появляется на свет мертвым и сама Кэтрин умирает от кровотечения после родов. Эти смерти, как будто не имеющие никакого отношения к войне, в контексте романа оказываются накрепко связанными с военными эпизодами сквозными образами крови, смерти, они выступают доказательством того что жизнь неразумна, жестока и враждебна человеку, что любое счастье недолговечно: “Вот чем все кончается. Смертью. Не знаешь даже, к чему все это. Не успеваешь узнать. Тебя просто швыряют в жизнь, и говорят тебе правила, и в первый же раз, когда тебя застанут врасплох, тебя убьют…Рано или поздно тебя убьют. В этом можешь быть уверен. Сиди и жди, и тебя убьют”.
“Прощай, оружие!” – произведение очень типичное для послевоенного десятилетия и, вместе с тем, неповторимо “хемингуэевское” в плане не только проблематики, но и повествовательной техники. Это лирическая проза, где факты действительности пропущены через призму восприятия героя, очень близкого автору: не случайно повествование ведется от первого лица, что придает всему изображаемому достоверность непосредственного свидетельства и вызывает у читателя чувство эмоциональной сопричастности. Безошибочно узнаваем индивидуальный стиль Э. Хемингуэя – краткий локанизм, порой даже лапидарность фраз и простота лексики, за которыми скрываются эмоциональное богатство и сложность произведения.
Этот стиль выражает принципиальную авторскую позицию, которая в романе высказана главным героем: Было много слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его, и некоторые даты. …Абстрактные слова, такие “слава”, “подвиг”, “доблесть” или “святыня”, были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, …рек, номерами полков и датами. Новаторство и Традиции. Недоверие к затертым словам – причина того, что проза Э. Хемингуэя выглядит как внешне беспристрастный отчет с глубинным лирическим подтекстом.
Идущая от литературной наставницы Хемингуэя Гертруды Стайн разновидность модернизма, исполняющая так называемый “телеграфный стиль”, предполагает жесткий отбор лексики и повышение тем самым цены отдельного слова, избавление от всех остатков риторики. У Конрада Х. берет насыщенность сюжета внешним действием, у Джеймса – значение “точки зрению и образа повествователя и подчеркнуто оголяет слово, чтобы избавить его от скомпроментированных, ложных значений, вернуть соответствие слов и вещей, слов и явлений. Подтекст – характернейшая эстетическая особенность романа. Создается разнообразными способами. Важная роль при этом принадлежит повторам. Так, в приведенном выше диалоге героев навязчивый повтор слов “храбрый” и “умирает” не описывает, но непосредственно передает их душевное состояние. Главный же прием создания подтекста – лейтмотив.
Особенно мощный и центральный – лейтмотив дождя. Мотив дождя, холодного, упорно барабанящего по крыше или поголой земле, исподволь проникает в душу читателя и нагнетает чувство тревоги, ожидание несчастья. Дождь сменяется чистым, сияющим снегом лишь в идиллических швейцарских эпизодах, чтобы опять появиться в финале романа: Кэтрин умирает в дождь, и Фредерик возвращается ” к себе в отель под дождем”. Пелена дождя, падающие струи дождя запараллеливаются в контексте произведения с падающими и укрывающими героев в одной из “ночных” сцен волосами Кэтрин, за которыми “было как будто в палатке или за водопадом”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)