Индивидуализм и его преодоление в “Войне и мире”
А. П. Скафтьшов обратил внимание на ведущую мысль Толстого о том, что историческое событие – стихийно складывающийся, непредусмотренный результат сознательной деятельности всех людей, рядовых участников истории. “По Толстому, в историческом процессе осуществляется скрытая ведущая целесообразность. Для каждого человека деятельность в ее субъективных целях является сознательной и свободной, но в сложении итогов многих и разных деятельностей получается не предусматриваемый и не сознаваемый людьми результат, осуществляющий волю “провидения”.
Об участниках войны Толстой говорит: “Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую для них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей. .. (Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата,
Приказания исторических героев, полководцев и государей не суть причины событий, воля одного человека не может руководить волею миллионов жизней, а событие совершается из взаимодействия многих воль, по мысли Толстого, отстаивающего существование, исторической необходимости в действиях народных масс.
Мысль о том, что объективная закономерность “хода истории” выражается в совокупной деятельности всех людей, – сильная сторона исторической концепции Толстого, родственная историческим воззрениям революционных демократов. Критика давно обратила внимание на значительные сдвиги в мировоззрении Толстого в сторону демократизма, происшедшие в начале 60-х Годов, сдвиги, выразившиеся в признании за народом решающей роли в историческом процессе.
Вместе с тем Толстой остался в плену фаталистических представлений, считал невозможным постигнуть общие начала развития человеческого общества. На вопрос “какая сила движет народами?” он отвечал примерно так: такой силой может быть только “провидение”, направляющее человечество к недостижимой для пас цели. “Фатализм в истории неизбежен для определения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем)”, – говорит Толстой, относя к их числу такое “противное человеческой природе” явление, как война. Толстой отказался объяснить КОД европейских событий в период между Великой французской революцией и крушением Наполеоновской империи – движение масс народа с Запада на Восток, Я затем с Востока на Запад. Толстой утверждает, что движение это совершилось только потому, что оно должно было совершиться.
Но, разделяя фаталистическую идею извечной предопределенности “хода истории”, Толстой не снимал значения активного личного начала в истории, спорил с восточными фаталистами, считавшими, будто предопределенность восторжествует и при полном безучастии людей, их покорности и пассивности. Каждый участник общественной истории, ставя перед собою сознательные цели и стремясь их достигнуть, действует свободно и тем самым несет ответственность за свои поступки. По мысли писателя, “бесконечно малый момент свободы” обеспечивает человеку свободу выбора, и поэтому он может способствовать осуществлению общей необходимости. Конечно, внутренняя свобода не абсолютна, она ограничена взаимоотношениями с другими людьми, но вместе с тем воля каждого не сводится к нулю, она включается в общую равнодействующую. “Всякое историческое событие есть произведение одного и того же момента времени, в котором выразились бесконечно малые элементы свободы всех людей, следовательно, все люди неразрывно связаны между собой каждым моментом времени.
О совпадении взглядов Гегеля и Толстого по вопросу об отношении “индивида” к истории писали М. Рубинштейн, А. П. Скафтымов, П. П. Громов, Я. С. Лурье. Ученые отметили сходство Толстого с Гегелем в утверждении, что в бессознательной деятельности людей проявляется воля “провидения”. В “Введении” к “Философии истории” Гегель сказал: “…Во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения”4. По Толстому, “провидение”, по Гегелю, “мироной дух” осуществляет свои цели, используя деятель пость людей, обусловленную частными интересами.
Но эти точки соприкосновения Толстого с Гегелем не снимают глубоких разногласий между ними по вопросу о соотнесенности личности и народа в истории. Исследователи обратились к выявлению специфических особенностей философских концепций истории у Толстого и Гегеля. “Отличие, прежде всего, в большей последовательности толстовского детерминизма, – пишет Я. С. Лурье. – Подчинив историю Мировому Разуму, Гегель, однако, сделал его представителем “всемирно-исторических индивидуумов”, отводя им (например, Наполеону ) важнейшую роль в истории. На такой же позиции стоял С. М. Соловьев”5. Толстой же отрицал возвышение героев в истории. Уже в третьем томе, развивая мысль о том, что “царь – есть раб истории”, Толстой указывает: “В исторических событиях так называемые великие люди есть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием”.
В последнем томе он подчеркнул эту мысль очень выразительным сравнением: “Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображал, что он правит…”. Отсюда и противопоставление, данное в эпилоге, истории “отдельных лиц” истории “всех, без одного исключения, всех людей, принимающих участие в событиях”. Интерес к “истории всех”, к массовым процессам в историческом развитии, как заметил Я. С. Лурье, и разделяет Толстого с Гегелем.
П. Громов обратил внимание на то, что “всемирно-исторические индивидуумы”, ближайшие осуществители целей Мирового Разума, по Гегелю, обречены на трагическое положение, потому что они угадывают то, что не может быть понято всей совокупностью людей, “коллективным субъектом”. “Трагическое противоречие здесь… в том, что намечается новая ступень исторического развития, которую более отчетливо видят великие люди, чем следующая за ними масса людей…”6. Очень примечательно это противопоставление “великих” деятелей истории массе “обыкновенных” людей у Гегеля. И эпохи исторических переломов, переходов от одного истории к другому возникают трагические противоречия, “великие столкновения между существующими, признанными обязанностями, законами и правами и между возможностями, которые противоположны этой системе, нарушают ее и даже разрушают ее основу и действительность”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)