Тема сочинения: Индивидуализм в ранней поэзии Брюсова

Индивидуализм В ранней поэзии Брюсова по сути проистекал из стихийного недовольства наступающей властью капитала, ведущей к обезличиванию человека. Брюсов яростно защищал права личности, но эта защита не опиралась на какую-либо продуманную систему, не связывалась с утверждением идеи положительного общественного устройства.

Резкое “выламывание” Брюсова из традиционных литературных рамок, алогизм его художественных образов, неприятие “банальной” поэзии выражалось в явных крайностях, вплоть до парадоксальности однострочечного

стихотворения “О, закрой свои бледные ноги”. Но Брюсова вела по этому пути ненависть к поэтическим штампам. Жажда же нового сочеталась с неумением найти это новое. Этим Брюсов существенно отличался от большинства представителей русского символизма, одержимых лишь ненавистью к человеческому обществу и сознанием своей творческой непогрешимости.

Другой важнейшей чертой поэзии Брюсова 90-х годов было то, что ее лирический герой, в противовес герою символистской поэзии, все-таки понял тщетность своих попыток оторваться от реального мира, осознал свою связь со “здешней”, земной жизнью. “Никогда не разорвутся

звенья между душой и прелестью земли”,- говорил Брюсов в своем первом поэтическом сборнике. Но поэт еще не может решить для себя, земля или небо должны отразиться в его творчестве. Идя от реального мира к трансцедентальному, т. е. находящемуся вне возможностей познания, Брюсов, как правило, останавливался где-то на полпути:

Земля мне чужда, небеса недоступны, Мечты навсегда, навсегда невозможны… (“Мучительный дар”)

Уже в период творческого становления Брюсова противоречия его художнического миропонимания были острыми. С одной стороны, он не видит современной действительности (“Я действительности нашей не вижу, я не знаю нашего века”), с другой – он довольно точно воссоздает гнетущую обстановку капиталистического города и даже слышит “голос близкого к жизни возмездия”. С одной стороны, всем, кроме себя самого, он отказывает в способности понимать его стихи, с другой – жаждет, чтоб некий “друг” оценил их по достоинству. С одной стороны, он по-юношески робеет перед своей “недоступно-небесной” возлюбленной, с другой – упивается грубо-прозаической эротикой.

СпасаясЬ от бездны пошлости в настоящем, Брюсов то уходит в “века былые”, то стремится заглянуть в будущее, весьма абстрактно им представляемое. Объектом поэзии Брюсова уже в конце 90-х годов становится героический характер. Поскольку найти такой характер в современной действительности ему не удается,- поэт обращается к истории и мифологии. Однако он не мог оценить настоящее с точки зрения уроков истории, не мог осмыслить современность в ее исторической перспективе. Поэтому в поисках сильной личности в истории он вырывал своих героев из “контекста” времени, поднимал их “над веками”, любуясь их блеском и мощью. Реальные исторические личности в каждом его цикле сосуществовали с мифическими героями: ассирийский царь-завоеватель Ассаргадон, “исчерпавший до дна” “земную славу” (“Ассаргадон”, 1897), и “жрец Изиды Светлокудрой” (“Жрец Изиды”, 1900); наши отдаленные предки скифы (“Скифы”, 1900) и Дон-Жуан (“Дон-Жуан”, 1900); “пьянеющий славой” Наполеон (“Наполеон”, 1910) и богиня плодородия Деметра (“К Деметре”, 1904)-вот какой калейдоскоп образов выходит из-под пера Брюсова как результат поисков красивой и сильной личности.

Но обращение к исторической тематике неизбежно приводит Брюсова к размышлениям над общими закономерностями общественного развития. Он стремится постичь смысл смены исторических эпох. Эти размышления вызывают у него прилив оптимистических надежд.

Уже в 1901 году поэт радостно возвещает: “Мой трубный глас, ты мной заслышан!”. И наконец, в 1903 году создается стихотворение “Кинжал”, в котором Брюсов отказывается от позиции отрешенности от жизни и людей, возвещает свое новое общественное и творческое кредо. “Кинжал” – не так часто встречающийся пример полемики поэта с самим собою, в данном случае со взглядами, высказанными им некогда в послании “Юному поэту”:

Когда не видел я ни дерзости, ни сил, Когда все под ярмом клонили молча выи, Я уходил в страну молчанья и могил, В века загадочно былые. Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона.

По свидетельству Г. Чулкова, стихотворение было написано еще в 1901 году (сам Брюсов датировал его 1903 г.) и предназначалось для нелегального революционного сборника. Однако сборник издать не удалось, и “Кинжал” был напечатан в 0-й книжке “Нового пути” за 1904 год без указания даты написания, чем Брюсов был очень недоволен. “Обидно, если читатели отнесут его к теперешней “осенней весне”,- писал он редактору журнала П. Перцову. Это говорит о том, что поэт жил предчувствием социальных бурь. Прямую перекличку с некоторыми строками “Кинжала” находим в письме Брюсова к Горькому по поводу расправы правительства со студентами Киевского университета: “Не студенты, отданные в солдаты, а весь строй нашей жизни, всей жизни. Его я ненавижу, ненавижу, презираю! Лучшие мои мечты о днях, когда все это будет сокрушено”.

В канун революции 1905 года поэт наконец увидел ту общественную силу, которая в состоянии “все это сокрушить”. В 90 году в его поэзии появляется символический образ рабочего (“Каменщик”), а затем все чаще начинает фигурировать обобщенный образ пролетариата – сначала как пассивно страдающей массы, а затем и как мятежной силы.