Детские годы Твардовского
Учились в той же школе два брата Сиводедовы – Василий и Егор. Старший, Василий, пятью годами старше Шуры, был в девятом классе. Пользовался он большим уважением. К нему-то и потянулся тринадцатилетний Шура. Со временем они подружились. “Мне смолоду везло на друзей, хотя, понятно, не обошлось без утрат и разочарований, – везло уже одним тем, что большей частью они были лет на десять, а то и на двадцать старше меня, – их образованность или жизненный опыт обязывали меня прислушиваться к ним. Были и увлечения, и мальчишеская влюбленность в
Позднее, после выступления на Всероссийском съезде учителей, Твардовский получил множество писем, в их числе – от Бориса Игнатьевича Коваленко. “Мне было очень приятно, – писал Твардовский в ответ, – получить от Вас письмо не только потому,
Из печати и от некоторых своих сверстников (например, братьев Сиводедовых, с которыми я изредка переписываюсь) я давно уже знал о Вашей большой научно-педагогической работе, о Ваших успехах и был очень рад за Вас, человека с достоинством и честью носящего это высокое звание”. К тому времени Борис Игнатьевич был уже членом-корреспондентом Академии педагогических наук, много и плодотворно работал в области тифлопедагогики, разрабатывал специальные методы обучения и воспитания слепых.
А в ту далекую пору он вел уроки литературы. Строил он их весьма оригинально – в форме “судов” над литературными героями. “Судопроизводство” было организовано по типу обычного народного суда: был председатель (эту миссию брал на себя Борис Игнатьевич) , заседатели, прокурор и адвокаты. Последние назначались в зависимости от содеянного “обвиняемым”. В конце “процесса” выносился “приговор”. Об интересе к такого рода урокам литературы говорить излишне. Обращал внимание Борис Игнатьевич и на орфоэпию учащихся, учил их основам декламации. Такое, прямо скажем, не во всякой столичной школе встретишь, а о сельской и говорить нечего.
По мнению Василия Сиводедова, Белохолмская школа помогла Саше Твардовскому окончательно “освободиться от хуторской ограниченности” и прийти к мысли о вступлении в комсомол.
Наступил 1924 год. Первый же месяц был ознаменован печальным событием – умер Ленин. В Загорье эту весть, по воспоминаниям Ивана Трифоновича, принес Шура. Он принес небольшую газету (скорее всего, ельнинскую) , в которой было помещено сообщение в траурной рамке. Хутор узнавал в те годы о новостях с запозданием.
О том, как “в глухую безвестную волость, где лес от села до села”, “эта страшная новость по санному следу пришла”, расскажет Твардовский спустя четверть века, расскажет, как тогда “свирепела погода”
Со стоном по улице шел Январь незабвенного года… В тот год я вступил в комсомол”.
Ленину посвятил Твардовский юношеские строки “Книга Ленина” (Юный товарищ. – 1929. – 22 января) и хорошо известное стихотворение “Ленин и печник”. Доскональное, вдумчивое прочтение и изучение ленинского наследия, знание его работ прослеживаются во всем творчестве поэта. В его произведениях мы нередко встречаем так называемые скрытые цитаты, легко и просто Твардовский прибегает к отдельным высказываниям Ленина и делает это как нечто само собой разумеющееся.
В 1924 году Белохолмская школа была переведена в Ельню. С ее переводом закончилось образование Шуры. Больше учиться в школе ему не пришлось.
В соседней деревне Кубарки организовалась комсомольская ячейка, куда стал наведываться и Шура. Поначалу как бы приглядывался со стороны. Кубарин-ская молодежь встретила юношу хорошо: привлекала его скромность, вежливое, внимательное отношение к людям. Постепенно он вошел в их среду, стал более активным и в то же лето был принят в комсомол. А спустя год, как один из самых инициативных, избран делегатом на съезд комсомола Балтутинской волости Ельнинского уезда.
Чтение и стихи оставались для него главным, но этому очень мешала теснота в хате. Попробовал обосноваться в бане, а баня у Твардовских хорошая, с предбанником – в нем-то и устроился Саша на лето с книгами, бумагами. Условия отнюдь не лучшие. Не тогда ли появляются мысли во что бы то ни стало прорваться “сквозь неживой болотный полукруг”, откуда “до заморозков в город не пробиться”?
Вся домашняя библиотека давно прочитана и перечитана, на соседних хуторах книгой тоже не очень-то разживешься, и мечтает Александр “в удушливой глуши” хуторского одиночества о перемене, которая смогла бы “дыханием живящей бури” изменить жизнь.
Возможность приложения молодых сил он находил в комсомольской работе. Она давала главное – общение со сверстниками. Особенно запомнились кустовые собрания в Язвино – так назывались тогда комсомольские собрания всех окрестных организаций. Сколько там было волнения, молодого задора, песен:
Погубленных березок вялый лист, Еще сырой, еще живой и клейкий, Как сено из-под дождика, душист. И Духов день. Собрание в ячейке. А в церкви служба. Первый гармонист У школы восседает на скамейке, С ним рядом я, суровый атеист, И член бюро. Но миру не раскрытый В душе поет под музыку секрет, Что скоро мне семнадцать полных лет И я, помимо прочего, поэт, – Какой хочу, такой и знаменитый.
С 1924 года Твардовский начинает посылать заметки в редакции смоленских газет. Писал о многом: неисправных мостах, злоупотреблениях местных властей, комсомольских субботниках, доставке газет.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)