В. Сирин “Приглашение на казнь”
Всякое искусство, как и всякая культура вообще, – результат усилия освободиться от действительности и, пользуясь все же эмпирической данностью как материалом, переработать его так, чтобы прикоснуться к иному, идеальному, миру. Но эта данность воспринимается и мыслится как реальное бытие, как нечто, имеющее свой, пусть и очень скверный, смысл, и как нечто, пусть и очень скверно, но все-таки устроенное, а значит, тем самым, с известной точки зрения и “нормальное”.
Сирии показывает привычную реальность, как “целую коллекцию разных
В
Опять-таки тема “жизнь есть сон” и тема человека-узника – не новы; это известные, общечеловеческие темы, и в мировой литературе они затрагивались множество раз и в разнообразнейших вариантах. Но ни у кого, насколько я знаю, эти темы не были единственными, ни кем они до сих пор еще не разрабатывались с такой последовательностью и с таким, этой последовательностью обусловленным, совершенством, с таким мастерством переосмысления восходящих к Гоголю, к романтикам, к Салтыкову, Свифту стилистических приемов и композиционных мотивов. Это оттого, что никто не был столь последователен в разработке идеи, лежащей в основе этой тематики. “Жизнь есть сон”.
Сон же, как известно, издавна считается родным братом Смерти. Сирии и идет в этом направлении до конца. Раз так, то жизнь и есть – смерть. Вот почему, после казни Цинцинната, не его, а “маленького палача” уносит, “как личинку”, на своих руках одна из трех Парок, стоявших у эшафота; Цинциннат же уходит туда, где, “судя по голосам, стояли существа, подобные ему”, т. е. “непроницаемые”, лейбницевские монады, “лишенные окон”, чистые звуки, обитатели платоновского мира идей. Я уже имел случай высказать мнение, что искусство Сирина – искусство аллегории, “Иносказания”. Почему палач в последний момент “маленький как личинка”?
Потому, вероятно, что м-сье Пьер это то, что свойственно цинциннатовской монаде в ее земном воплощении, что вместе с нею родилось на свет и что теперь возвращается в землю. Цинциннат и м-сье Пьер – два аспекта “человека вообще”, everyman’а английской средневековой “площадной драмы”, мистерии. “М-сье-пьеровское” начало есть в каждом человеке, покуда он живет, т. е. покуда пребывает в том состоянии “дурной дремоты”, смерти, которое мы считаем жизнью.
Умереть для “Цинцинната” и значит – вытравить из себя “мсье Пьера”, то безличное, “общечеловеческое” начало, которое потому и безыменное, как оно воплощено в другом варианте “м-сье Пьера”, Хвате (Соглядатай), который так и зовет себя: “мы”, или условным именем “просто – Костя”. Конечно же, жизнь не только – смерть. В “Даре”, в трогательном “Оповещении” (Согляд.) Сирин словно возражает самому себе. Но бывают у каждого человека моменты, когда его охватывает то самое чувство нереальности, бессмысленности жизни, которое у Сирина служит доминантой его творчества, – удивление, смешанное с ужасом, перед тем, что обычно воспринимается как нечто само собою разумеещееся, и смутное видение чего – то, лежащего за всем этим, “сущего”. В этом – сирийская Правда.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)