Своеобразие рассказов Александра Жолковского
В свете концепции Юнга понятнее становится смысл следующего высказывания Жолковского: “Действительно, как мог читать и писать Борхеса, а значит, и быть им какой-то лже-профессор псевдо-3., когда и сом без пяти минут нобелевский лауреат на вопрос, он ли является знаменитым Борхесом, отвечал “Иногда”, и в каждом из трех полуосиленных профессором 3. рассказов нашел повод подчеркнуть, что писавший их Борхес – это не совсем тот Борхес, который в них фигурирует?”
Ответ Борхеса может быть истолкован и как шутка, и как признание в том,
Мне суждено остаться Борхесом, а не мной (если я вообще есть), но я куда реже узнаю себя в его книгах, чем во многих других или в самозабвенных переборах гитары”. Однако и этот текст написан писателем, а не “просто человеком” Борхесом (хотя – от его лица), противоречие остается неразрешенным.
Жолковский далеко не так серьезен и академичен, как на первый взгляд может показаться. Напротив, чем далее, тем более откровенно он иронизирует, хохмит, мистифицирует. Вскрывая относительный характер истин-суждений Юнга о творческой личности, Жолковский доводит логику его мысли до абсурда и, так как любой человек в каждый новый момент жизни не тот, каким был прежде, и в глазах каждого из окружающих разный, “размножает” Борхеса: Борхесов – не Борхесов становится столько, сколько воспринимающих лиц; сам же Борхес как единая (пусть раздвоенная) творческая личность как бы исчезает, превращается в фикцию, лишь объект интерпретаций. А раз Борхес в определенные моменты жизни бывает не Борхесом, то он – мистифицирует читателей Жолковский, переводя условно-метафорическое в план реальный, – может оказаться в этот момент кем-нибудь другим: почему бы не Набоковым, с которым в один год родился? Наконец, почему бы не Пушкиным, ранее и другими словами выразившим ту же мысль о неидентичности художника и человека, что и Борхес? И с целью подчеркнуть это сходство, Жолковский, иронизируя, весьма вольно, с использованием типично советских штампов пересказывает пушкинскую цитату
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружен; Молчит его святая лира. Душа вкушает хладный сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он
Следующим образом: “… в свободное от творческой работы время писатель представляет собой совершенно другую личность, нежели в момент вдохновенного служения музам” (с. 5). Иронизирует писатель и над собой, взявшимся перевести на язык прозы непереводимое – поэзию, и над клише советского литературоведения, и над людьми, абсолютизирующими относительные научные истины.
Начатую литературную игру Жолковский “переносит в жизнь”, описывает своего рода эксперимент профессора 3. по проверке юнгианской концепции практикой – путем наблюдения над “одним из немногих доступных прямому наблюдению профессора объектов его исследования” – писателем-эмигрантом С. Ряд задаваемых читателю загадок, косвенным образом сообщаемых сведений о жизни и творчестве позволяет понять, что речь идет о первом прозаике русской литературной эмиграции Саше Соколове.
Общение профессора 3. и писателя С. описано в духе травестии, причем пародируются отношения “следователя/”подследственного”, чему служит пародийное использование клише юридической литературы (“допрашиваемый С.”; “в своем запирательстве”; “предупрежденный профессором 3., что каждое его показание может быть использовано против него”). По-видимому, Жолковский и прибегает к тайнописи и шутливому тону, чтобы в необидной форме обнародовать результаты “расследования” профессора 3.: “… допрашиваемый С., начисто отрицающий знакомство с многочисленными, по мысли профессора 3., родственными писателю С. произведениями русской и мировой классики и или прикидывающийся в своем запирательстве этаким дурачком-второгодником, или уж и впрямь неспособный без бумажки связать двух слов о литературе, и загадочный С.- автор трех, наверное, самых красноречивых за всю историю отечественной словесности романов, никак не могли являться одним и тем же лицом, разве что очень и очень иногда” (с. 6).
Характерно, что Жолковский дает несколько версий, по-разному трактующих несовпадение обликов С., но ни одна из них не опровергает факт своеобразного раздвоения его личности. Данное явление получает у Юнга следующее разъяснение: “Очень редко встречается
“… Его частичный, а точнее уменьшительный (и общий с великим предшественником) тезка писатель С.”: великий предшественник – Пушкин, его имя Александр, как и имя Жолковского, уменьшительное от “Александр” – Саша – такова разгадка имени.
“Мелькнувшая было идейка о зашифрованном в названиях его трех книг имени писателя как-то не вытанцовывалась. Ну, хорошо, в первом слове названия первого романа полупрочитывалась, правда, не без некоторого усилия, фамилия автора; в заглавие второго были вынесены названия двух животных, то есть, собственно, одного и того же, взятые в диком и домашнем вариантах, что позволяло протянуть аналогию к той хищной птице, от которой образована была опять-таки фамилия С. и которая в давние времена приручалась для охоты и тем самым имела и домашнюю ипостась; наконец, в имени заглавного героя третьего романа содержалась часть авторского имени (уже косвенно затронутого в нашем повествовании)” (с. 10): название приручавшейся для охоты птицы – сокол, производная от него фамилия – Соколов; заглавия трех упоминаемых романов Соколова – “Школа для дураков”, “Между собакой и волком”, “Палисандрия”; слово “школа” (от греч. σχολή) созвучно со словом “Соколов”; в слово “Палисандр” входит часть имени Соколова – Александр.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)