“Суд над “Белой гвардией”

Анна Ахматова, говорят, была против того, чтобы цитировать пушкинских врагов и тем самым оставлять их в истории. Не для того, мол, погиб поэт, чтобы развешивали по стенам портреты его недругов. Вопрос существенный и в нашем случае, потому что мы подошли вплотную к той самой дискуссии вокруг “Турбиных”, мелкие осколки которой уже не раз залетали в книгу.

В Библиотеке имени Ленина хранится толстенный альбом, в который Булгаков аккуратно в течение многих лет наклеивал посвященные ему статьи в газетах и журналах 20-х годов. Альбом за полвека

обветшал, вырезки пожелтели и потрескались. Порой они рассыпаются от прикосновения человеческой руки. Прочитав альбом от корки до корки, не раз вспомнишь Ахматову: надо ли ворошить сгоревшие угли, надо ли погружаться в эту истлевшую,

Отшумевшую, искреннюю, поразительно слепую, курьезную, злобную, яростную лавину, которая обрушилась на драматурга и мхатовский спектакль еще до выхода официальной премьеры? Я думаю, что это надо сделать. Ведь совсем не зря Булгаков, ответственно относившийся к своей литературной судьбе, создавал этот альбом, эту летопись трудов и дней, этот обвинительный акт против критической

слепоты. Слишком дорого заплачено за прозрение, чтобы оставить этот альбом старательным архивистам, которые давно уже не выдают его из-за ветхости, пометив знаком “О. П.” – ограниченное пользование.

Стоит взглянуть на бесконечную ленту газетных вырезок глазами писателя, увидеть его подчеркивания наиболее поразивших мест, чтобы почувствовать обжигающую правду времени, которую ничем не заменишь.

Спор вокруг “Дней Турбиных” при всех крайностях и перехлестах в глубине своей отражал процесс театрального осознания революции и должен быть описан всесторонне. Здесь, как нигде, важна историчность нашего мышления, способность выслушать все стороны, учесть’ все аргументы. Надо понять логику спора, его неизбежность, его исторические, психологические и эстетические причины. Надо понять, что Булгакову и МХАТ противостоял не монолит в виде рапповцев и “левых”, но весьма пестрая, внутри себя резко конфликтная компания, участники которой руководствовались порой противоположными установками.

С Булгаковым и МХАТ спорил Маяковский. В. Шкловский в “Гамбургском счете” отвел автору “Белой гвардии” место “коверного”. Многое не принимал в искусстве Булгакова антагонист “левых” А. Воронский. Резко выступили против спектакля Вс. Мейерхольд и А. Таиров. Булга-ковские оппоненты, повторяю, не менее круто спорили между собой, что усложняет и без того пеструю картину литературно-театральной борьбы второй половины 20-х годов (характерно свидетельство поэта И. Молчанова, который сообщал М. Горькому, что “булгаковский “Бег” запрещен рапповцами” только потому, что Горький хвалил пьесу).

Среди так называемых “левых”, конечно, были разные люди, и их нельзя мерить только мерой их отношения к Булгакову или МХАТ. Тут тоже был своеобразнейший клубок противоречий, взглядов, наконец, судеб, по большей части весьма драматических. Чиновная демагогия Л. Авербаха соседствовала с искренним протестом А. Безыменского, сокрушавшего Художественный театр от имени своего брата, погибшего в Крыму; драматургическая ревность В. Билль-Белоцерковского, толкнувшая его даже на письмо И. В. Сталину с требованием снять мхатовский спектакль, оттенялась беспощадным натиском В. Киршона. Следуя логике групповой борьбы и “групповой дисциплины”, собственные противоречия “левые” до поры до времени скрывали, а в конце 20-х годов, покоряясь той же логике, повели против своих литературных противников курс “на уничтожение”, не выбирая средств. В. Киршон прямо связал тогда борьбу вокруг булгаковских пьес с тем, что происходило в деревне: “Если в деревне, корме кулаков, имеются подкулачники, то в искусстве, кроме Булгаковых. имеются подбулгачники”.

Среди “подбулгачников” оказались Горький, Станиславский, а также Алексей Иванович Свидерский, возглавивший созданное в 1928 году Главискусство – государственный орган, отвечающий за вопросы театральной политики. Он был создан после известного совещания при Агитпропе ЦК ВКП(б), на котором обозначилось размежевание “путей развития театра”. Разные направления, течения и группы заявили свои позиции. Отношение к “Дням Турбиных” было едва ли не основным пунктом разногласий. Совещание прошло в мае 1927 года на эмоциональном фоне полугодовой дискуссии, к началу которой я возвращаюсь.

2 октября 1926 года “Вечерняя Москва” сообщила о докладе А. В. Луначарского в зале Коммунистической академии. Оценивая спектакль, он сказал: “Белая гвардия” – идеологически не выдержанная, местами политически неверная пьеса. Однако к постановке она разрешена, ибо советская публика оценит ее по достоинству” 14. Через несколько дней, а именно в день официальной премьеры спектакля, “Наша газета” передаст более пространно выступление наркома: “Появление этой пьесы на сцене МХАТ, конечно, колючий факт. но на нее затрачены материальные средства и творческие силы и, таким образом, сняв ее со сцены, мы в корне подорвем положение театра”. Пьеса Булгакова, в изложении газеты, кажется Луначарскому неопасной, “ибо наш желудок настолько окреп, что может переварить и острую пищу”. Тут же сообщается, что с возражениями наркому выступил Орлинский, который квалифицировал пьесу и спектакль как “политическую демонстрацию, в которой Булгаков перемигивается с остатками белогвардейщины”.

11 октября в переполненном Доме печати состоялся “Суд над “Белой гвардией”. В изложении корреспондента “суд” проходил таким образом: “Сигнал к бою дал тов. Литовский. (.) И суд начался! И началась горячая “баня”. Главные “банщики” – все тот же Орлинский, автор мей-ерхольдовского “Треста Д. Е.” Подгаецкий, присяжный оратор Дома печати Левидов. И еще, и еще. Почти все пришли в полной боевой готовности, вооруженные до зубов цитатами и выписками. (.) Только отдельные прорывались мольбы о пощаде театра, его сил”. Тут же замечательная деталь: “Артисты Художественного театра хранили молчание, на требование публики выступить ответили отказом (“не уполномочены, а Константин Сергеевич болен и не мог прийти”). Но хороший и несомненно поучительный урок политграмоты они на диспуте получили” . В другом сообщении об этом “суде” как раз упомянута неизвестная гражданка, которая “патетически взвизгнула “все люди братья”.

Оговорку об “отдельных мольбах”, равно как и упоминание о несдержанной гражданке, стоит отметить особо.

Среди таких редких выступлений назовем выступление Л. Сеифуллиной, которая “пыталась характеризовать автора “Дней Турбиных” как “честно взявшего на себя задачу описания врага без передержек”21. В “Комсомольской правде”, уже в декабре, прорвалась еще одна “мольба” – Н. Рукавишникова, который заявил, что критика “Дней Турбиных” не права, а “Безыменский со своим письмом к Художественному театру даже смешон. Такие пьесы были бы ни к селу, ни к городу 5-6 лет тому назад. Но критика забыла, что пьеса поставлена на пороге 10-й годовщины Октябрьской революции, что теперь совершенно безопасно показать зрителю живых людей, что зрителю порядочно-таки приелись и косматые попы из агитки, и пузатые капиталисты в цилиндрах”.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5,00 out of 5)

“Суд над “Белой гвардией”