Революция во Франции и книга Герцена “С того берега”
Наступили июньские дни. “А торжественно начались они,- писал Герцен в книге “С того берега” (опубликована на немецком языке в 1850 году, на русском – в Лондоне, в 1855-м). – Двадцать третьего числа, часа в четыре перед обедом, шел я берегом Сены… лавки запирались, колонны Национальной гвардии с зловещими лицами шли по разным направлениям, небо было покрыто тучами, шел дождик… сильная молния сверкнула из-за тучи, удары грома следовали друг за другом, и середь всего этого раздался мерный, протяжный звук набата с колокольни св. Сульпиция,
Правительство “осерчалых лавочников” пушечными ядрами разбило баррикады, пулями, картечью, штыками загнало повстанцев в рабочие предместья, очистило центр делового, буржуазного, нарядного Парижа. 26 июня началась расправа. “Мы услышали… правильные залпы с небольшими расстановками… Мы все взглянули друг на друга, у всех лица были зеленые… “Ведь это расстреливают”,- сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За
Революция во Франции была разгромлена. “После бойни, продолжавшейся четверо суток,- пишет Герцен,- наступила тишина и мир осадного положения; улицы были еще оцеплены… Национальная гвардия, с свирепой и тупой злобой на лице, берегла свои лавки, грозя штыком и прикладом… Каваньяк возил с собою в коляске какого-то изверга, убившего десятки французов. Буржуазия торжествовала. По бульварам стояли палатки, лошади глодали береженые деревья Елисейских полей… везде было сено, кирасирские латы, седла; в Тюльерий-ском саду солдаты у решетки варили суп”.
Это неожиданно, невероятно дико – даже при взятии Парижа в 1814 году войсками антибонапартовской коалиции ничего подобного не происходило! Ограбленная, истоптанная копытами кавалерии и сапогами пехоты, потерявшая миллионы молодых мужчин Европа не мстила столице Наполеона так, как мстил озверевший буржуа собственному народу в июне 1848 года.
Как это могло случиться? Почему пала республика и к власти вскоре пришел новый диктатор Франции – император Наполеон III? Ведь “монархия не имеет смысла, она держится насилием, а от имени “республика” сильнее бьется сердце” – всегда был убежден Герцен. Самовластие – устарелая, менее совершенная форма организации общества. Человечество, казалось бы, давно в этом убедилось, масса французского народа в республике видела осуществление своих чаяний. Казалось бы, сама история вела человечество к демократической республике – высшему достижению в деле государственного устройства. И вдруг – это неожиданное отступление, эта непонятная нелогичность… Невероятно! Разум с трудом принимает подобные факты. Герцен сосредоточенно размышлял, упорно добираясь до истины. Ему было важно знать: поражение революции во Франции (а затем и во всей Европе) – это случайность или закономерность? Он пытается найти такое революционное учение, которое позволило бы ориентироваться среди стихийных выступлений.
Он, в сущности, и приехал-то сюда затем, чтобы овладеть теорией революции и с се помощью способствовать оживлению освободительного движения в России.
Но оказалось, что никакой революционной теории во Франции нет. Революционеров было множество: в любом кафе, за десятками столиков заседали они, “значительно и мрачно посматривавшие из-под поярковых шляп с большими полями, из-под фуражек с крошечными козырьками”. Теперь, когда прокатилась волна репрессий, они напоминают Герцену бумажных драконов, “которыми китайцы хотели застращать англичан”. Он называет их “хористами революции”. Как фон, они присутствуют везде, но ничего серьезного у них почерпнуть нельзя. “В их числе есть люди добрые, храбрые, искренно преданные и готовые стать под пулю,- соглашается Герцен и добавляет: – Но большей частию очень недальние и чрезвычайные педанты”.
Целое поколение демократов сложилось накануне революции во Франции: “Люди с большим самолюбием, но с малыми способностями, с огромными притязаниями, но без выдержки и силы на труд. Легкость, с которой, и то только по-видимому, всплывают знаменитости в революционные времена – поражает молодое поколение, и оно бросается в пустую агитацию; она приучает их к сильным потрясениям и отучает от работы. Жизнь в кофейных и клубах увлекательна, полна движения, льстит самолюбию и вовсе не стесняет. Опоздать нельзя, трудиться не нужно, что не сделано сегодня, можно сделать завтра, можно и вовсе не делать”.
В его саркастических замечаниях насчет этой богемы революции сказалось разочарование. У этих бумажных драконов, конечно же, нет никакой теории, никакого революционного метода. “Кофейные агитаторы”, разумеется, не составляют революционного движения: они лишь представляют его. Надо полагать, где-то в гуще скрываются настоящие “делатели и двигатели событий,- кровью, слезами и речами которых водворяется новый порядок в истории”. Надо раздвинуть, отвести в сторону эту пену на поверхности, чтобы увидеть за массой “революционных лаццарони” (Герцен мог быть в иных случаях необычайно резким в своих определениях) истинных руководителей народа.
Где же они? Вот в одном из очередных своих обходов видит Герцен в кафе “отчаянных граждан”, которые “сидели за большими стаканами”. Снова пытает он их расспросами. И тут с пугающей ясностью открылось ему: “Нет никакого плана, нет никакого настоящего центра движения, никакой программы. Вдохновение должно было сойти, как некогда святой дух на голову апостолов”.
Что это означало? Только одно: Герцен умел отлично обращаться с логикой. Нет никакой революционной партии со своей программой, четкой целью, с учением о стратегии и тактике борьбы. Нет признанных вождей, имеющих право и основание встать во главе народа и вести его. Не потому их нет, что они оттеснены “революционными хористами”, а потому, что таков характер движения во Франции.
Мы сейчас понимаем, что в этом сказалась незрелость демократического, социалистического движения, неизбежная незрелость французского пролетариата, только что вступившего в длительную борьбу за освобождение свое и своего народа. Во главе его все еще стояли буржуазно-демократические деятели. Мелкобуржуазной революционности, в сущности, не нужно было никакой теории, потому что коренные социальные преобразования не являлись ее целью. Революционная теория пролетариата, научное учение о социализме ужо создавалось К. Марксом и Ф. Энгельсом. Но Герцену сначала это было неизвестно, а потом он решил, что оно – не для России, потому что в России почти нет пролетариата, а большинство народа составляет крестьянство.
Стихийность революционного движения во Франции удивила Герцена. Неорганизованность поразила. Самодовольство и авантюризм буржуазных болтунов возмутили его. Животный страх и его следствие – дикая жестокость мелких собственников и вооружившихся лавочников потрясли его и зажгли в нем ненависть к самодовольному мещанству, к торжествующей буржуазии. Они опора реакции; им нужна “сильная рука”; они и вызвали Луи-Наполеона – этот призрак великого дяди. Это была настоящая драма: Герцен разуверился в революционных возможностях Франции. Более того, разгром революции он принял за признак несомненного исчерпания энергии западных народов.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)