Постмодернистские стихи Виктора Кривулина
В стихотворении “Сестры на полустанке Александрия” мотив несостоявшейся, неосуществившейся жизни развивается посредством цитации “Трех сестер” Чехова и цикла “Она” Кузмина, оттеняющих убогость (во всех смыслах) существования “простых советских людей”. Произведение может быть прочитано и как наиболее вероятная версия судеб персонажей Чехова и Кузмина в условиях действительности: изматывающий труд, бедность, тусклость жизни, отсутствие радости и надежд. Древнеегипетский вариант, к которому отсылает эпиграф “четыре
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре любили, но все имели разные “потому что”: одна любила, потому что так отец с матерью ей велели, другая любила, потому что богат был ее любовник, третья любила, потому что он был знаменитый художник, а я любила, потому что полюбила. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре желали, но у всех были разные желанья: одна желала воспитывать детей и варить кашу, другая желала надевать каждый день новые платья, третья желала, чтоб все о ней говорили, а я желала любить и быть любимой оказывается предпочтительнее советского:
Вся жизнь – мимо, как бы хочет сказать Кривулин, прошла, так и не начавшись.”Безалкогольный” ее вариант, воссозданный в “Сестрах…”, ранит и ужасает не менее “сезанновско-абсентного”. Отстраниться от привычного, обессмысленного, обезображенного, всей кожей ощутить, что такой жизнь быть не должна, позволяет проверка ее эстетическим критерием, кузмин-ской пряной экзотикой, чеховскими дворянско-интеллигентскими культурными ценностями. Совершенно иную атмосферу духовного бытия воссоздает стихотворение “Сестры в зарослях (столетье назад)”. Оно соткано из культурных кодов импрессионистской и постимпрессионистской живописи, чеховских и пастернаковских цитаций, наполнено воздухом, светом. Кривулин поэтизирует жизнь, пронизанную токами культуры, пульсацией ищущей мысли, одухотворенную интеллигентными человеческими отношениями. Человек, природа, культура слиты в произведении неразрывно. Жизнь видится как цитата из книги, и это в данном случае – высшая для нее похвала:
Красный угол черепицы среди зарослей Сезанна чеховское чаепитье на веранде… <…> сад погрязнувший в цитатах красный угол черепицы в синеве лесного цвета голос нравственницы чтицы…
Поэт пользуется средствами косвенной образности – многозначная неопределенность метафоры в большей степени, нежели прямое определение, способна отразить те тысячи мелочей, нюансов, из которых оказывается сотканным полноценное человеческое существование. Истинное искусство становится у Кривулина эталоном, соотнесение с которым дает объективное представление о самых разнообразных явлениях действительности. Классика приобретает у него роль сакрального текста, дарящего радость приобщения к высшей, гармонической, реальности. Поэзия для Кривулина, – действительно, первое от земли небо, о котором писала Цветаева, и поэтическое творчество – как бы письмо, адресуемое Богу. Вживание в поэтическую реальность – всегда подъем ввысь, по ступеням духа, омывание души в струях Иордана. Так, характеризуя Пастернака, Кривулин пишет.
Сквозной образ творчества художника, присутствующий и в книге “Обращение” (1990), и в книге “Концерт по заявкам” (1993), – Свет. Согласно религиозным представлениям, Свет – мистическая сущность мира иного, “тело” Духа, “душа” которого – Истина. Свет – главный признак мира иного: созданной воображением человечества идеальной утопической модели бытия. “Чертеж небесного Ерусалима” и несет в своей душе поэт как идеал, с которым сравнивает действительность. Любым формам насилия над жизнью, отчужденности людей, их расчеловечивания Кривулин противопоставляет единение в Боге, служение Свету. Массовая переориентация на религию в годы перестройки, однако, не радует поэта: присвоение того, что не выношено, не выстрадано и лишь затыкает образовавшуюся в душах брешь, неминуемо ведет к разбазариванию, девальвации святынь. В “Стихах из Кировского района” Кривулин показывает, что внешние формы освобождения не способны компенсировать внутреннюю пустоту, бездуховность, по-настоящему преобразить жизнь. “Обустройство” России невозможно без “обустройства” собственных душ, без овладения культурой. И без творчества культуры, теснящей хаос. Чему и посвятил свою жизнь Кривулин.
В последние годы стих Кривулина утрачивает барочную избыточность метафоризма, получает более четкую “оформленность”. Слой культуры-памяти становится тоньше, тесно переплетается с приметами современности. “Высокий слог” уступает место “смешанному”, гибридно-цитатному стилю. В, Бетаки отмечает: “Это совсем новый Кривулин: вместо богатых метафор – сухой автологический стиль, про-заизированное изложение мыслей” 50, с. 281. “Время”, работая с “Вечностью в паре”, модернизирует язык поэзии художника, вносит в нее живое дыхание наших дней. В этом несомненное отличие Кривулина от тех представителей постмодернистской поэзии, которые продолжают эксплуатировать когда-то открытые средства и приемы или перепевают “старших”.
В годы гласности постмодернистская поэзия не была обойдена вниманием; в дальнейшем, однако, заметен спад интереса к ней, хотя отдельные фигуры не утратили своей популярности.
Следует отметить тенденцию “проникновения” поэзии в постмодернистскую драматургию. Пьеса “Черный человек, или Я бедный Coco Джугашвили” Коркия и вторая часть “Дисморфомании” Сорокина написаны белым стихом (у Сорокина смешиваемым с прозой), поэтический элемент присутствует в “Мужской зоне” Петрушевской. В этом проявляется стремление выйти из жестких рамок литературных родов и жанров, создавать произведения на их границах, на границах различных областей человеческого знания вообще.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)