Описание Гражданской войны в романе “Железный поток”
В “Железном потоке” не так уж много чисто батальных сцен. До уровня общечеловеческих тревог М. Цветаевой, конечно, роман не возвышается. Но движение гуманистической мысли – и естественно, стиля, стихии чувств автора – есть. Если и возникает в романе картина боя, то мы видим кровавую мешанину страстей, трагедию слепоты. Тут действительно обе стороны хлебают то, “що воны заварилы” в Москве, в Питере, заварили, может быть, и “теоретично”, научно, но плохо зная различные пласты, в том числе анархические, собственнические, исторического
Да, и такие словесные краски, выпадающие из поэтики парада, из образа “революции-праздника”, есть в “Железном потоке”. Не сверкает блеском парада “железо” в этом романе – на нем запекшаяся кровь и победителей, и жертв, и знамена таманцев тоже намокли от крови. Серафимович доносит мысль, важную и сейчас: в гражданской войне побеждает часто не тот, кто совестливей, мягче, отзывчивей,
Фантастическая картина шествия обреченных возникает и у Серафимовича:
“Она схватила ребенка, единственное оставшееся дитя, и, зажав его у груди, кинулась навстречу нараставшей в топоте лавине. – Сме-ерть!.. Сме-ерть!.. Сме-ерть идет! Все, сколько их тут нн было, схватив, что попалось под руку, кто палку, кто охапку сена, кто дугу, кто кафтан, хворостину, раненые – свои костыли,- все в исступлении ужаса, мотая этим в воздухе, бросились навстречу своей смерти. – Сме-ерть! Сме-ерть! Ребятишки бежали, держась за подолы матерей, и тоже тоненько кричали: – Сыелть… Смелть!
“Испуг” казаков, которые повернули вспять, якобы испугавшись гула голосов, конечно, долгие годы “трактовался”, как бесспорная, эпическая победа революции над контрреволюцией. Но подлинная эпичность, как известно, неотделима от торжества общечеловеческой морали, жалости к детству и материнству. Она состояла, пожалуй, в этом невольном “отступлении” казаков от правил игры, в пощаде, в спасении ими множества жизней. Подобная же высота общечеловеческой морали вдруг возникла – если верить легенде – ив батьке Махно, когда он отпустил 14-летнего Михаила Шолохова, продармейца 1920 года. На миг “отключен” был генератор ненависти, разобщения (не было у казаков, у Махно бдительных машинистов в виде людей из “особого отдела”!), вот и образовался спасительный “брод” в море огня и смертей. Серафимович не идеализировал стихию братоубийства, не упивался хлесткими, ходячими лозунгами 20-х годов о благостности тотальной беспощадности, даже к своим – “в огне брода нет!” – как главной добродетели человека. Эпохи, живущие “под созвездием топора”, не могут длиться вечно: в человечестве еще достаточно здоровья, чтобы “переболеть” муками узкого доктринерства, групповой вражды и оценить главную общечеловеческую ценность – жизнь.
Делал ли Серафимович попытки продолжить “Железный поток”? Ведь роман как бы оборван на полуслове, остановлен на “бивуаке”, временном пристанище бойцов. Таманцы пришли к своим, ощутили свое моральное превосходство над людьми, не прошедшими страдный путь самоочищения, пережилифбманчиво-сладостное ощущение: “множеством сердец бьется одно неохва-тимое сердце”. Увы, и нормативы коллективизма, и все снособы романтического возвышения похода (все время маячат в романе как декорации белоснежные вершины Главного Кавказского хребта) через возвеличение природы – все есть в романе. Но следует отдать должное автору “Железного потока”: несмотря на все ожидания он, оставив своих героев на пороге 1919 года, так и не повел их в новые походы, сражения, не стал создавать эпопеи “Борьба” (а такой замысел был).
Что такое эпический роман? Это воплощенное в слове чувство родства людей, их единство на основе общечеловеческих ценностей. Эпос – это “дом из слов, в котором можно жить всем”. Антагонизм, вражда, размежевание людей под лозунгами обострения классовой борьбы – ненадежная основа для подлинного эпоса. Потому так проблематична эпическая природа последних частей даже “Хождения по мукам” А. Н. Толстого. Совсем не эпична, а скорее антиэпична основа “Рек огненных” (“железный поток”?) и “России, кровью умытой” А. Веселого… Все это отчетливо и проницательно рассмотрел А. Серафимович. Он избежал тяжбы с историей, натужных попыток “оптимизировать” ее. Единственным эпическим “домом” из слов, в котором можно было жить всем, где драгоценна жизнь всех, стал в глазах Серафимовича только “Тихий Дон” М. А. Шолохова, опубликованный при его непосредственном участии, как редактора журнала “Октябрь”, в 1928 году.
В долгой жизни Серафимовича – он умер в 1949 году, прожив восемьдесят шесть лет,- весь “шолоховский эпизод” (публикация, защита романа и доброго имени писателя) стал подвигом во имя культуры. В разгар узкогрупповой борьбы, криков о том, что “есть классики, но важнее – классы”, он, как некогда Л. Н. Толстой при оценке его рассказа “Пески”, выдвинул идею народности, идею бессмертия народа и служения ему как главную меру таланта. Он первым заговорил,- отбросив в сторону все попытки учить, воспитывать якобы “сырого”, наивного Шолохова! – о мировом значении этого художника, о задаче учиться у Шолохова.
Художники великих эпох, жившие как Серафимович на уровне высших социально-нравственных дел и мечтаний, как, впрочем, и трагедий народа, писали не для одного своего времени. Мучительна и прекрасна их судьба. О ней можно, как некогда было сказано С. Цвейгом о Горьком, сказать: “Из собственной плоти он (народ.- В. Ч.) сотворил себе уста, из собственного глагола – своего глашатая, из собственной толщи – человека, и этого человека, этого писателя – своего писателя и заступника – он выдвинул из своего гигантского лона, дабы он всему человечеству подал весть о русской народной жизни”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)