“Нравственность есть Правда” Шукшин
В своей статье “Нравственность есть Правда” Шукшин писал: “Нравственным или безнравственным может быть искусство, а не герои… Честное, мужественное искусство пе задается целью указывать пальцем: что нравственно, а что безнравственно, оно имеет дело с человеком “в целом” и хочет совершенствовать его, человека, тем, что говорит ему правду о нем”.
В этих словах – не только теоретическое “како веруеши” Василия Шукшина, но и объяснение самой поэтики его произведений. Ибо нравственный вывод, которым “заряжено”
И значит выявить ее внутренний смысл и, стало быть, интегрировать заключенный в ней конкретный жизненный опыт.
Но правдивое воспроизведение действительности не есть ее фотографирование. И нравственность – это “не просто правда, а – Правда”,- подчеркивает Шукшин, имея в виду, что Правда (с большой буквы) – это проникновение в суть явления при обязательном учете
Это, разумеется, не значит, что у Шукшина нет героев, которых он любит всей душой, или таких, которых он всею же душой ненавидит. Но его симпатии и антипатии – это результаты осмысления реальных процессов, и он никогда не преувеличивает именно реальных возможностей своих героев. Оттого он никогда по форсирует и сюжетно не закрепляет, скажем, торжества добра над злом, всячески подчеркивая, что жизнь сложна и противоречива и добрым началам отнюдь не всегда гарантирована легкая победа. Одним словом, он анализирует явления, опираясь не только на свою нравственную оценку их, но и на учет их реального места в действительной жизни.
“…Я очень неодобрительно отношусь к сюжету вообще,- говорил Шукшин в своем последнем газетном интервью. – Я так полагаю, что сюжет несет мораль – непременно: раз история замкнута, раз она для чего-то рассказана и завершена, значит, автор преследует какую-то цель, а цель такого рода: не делайте так, а делайте этат;. Или: это хорошо, а это – плохо. Вот чего не надо бы в искусстве.
Когда я попадаю на правду – правду изображения или правду описания,- то начинаю сам для себя делать выводы. И весьма, в общем-то говоря, правильные, ибо я живой и нормальный человек. Почему же иногда не доверяют этому моему качеству – способности сделать правильные выводы? Эту работу надо мне самому оставлять”.
Сам Шукшин именно так и строит свои рассказы: единственная их “мораль” – ото как раз тот самый “правильный вывод”, способность на который Шукшин признает за своим читателем безусловно. Преимущества этого “правильного вывода”, сделанного самим читателем, в том, что он самостоятелен, что сделан он в итоге самостоятельного анализа ситуации, предложенной читательскому вниманию, а это значит, что в своем анализе читатель опирается не только на предложенный материал, но и на свой собственный нравственно-социальный опыт.
Надо, впрочем, сказать, что этот расчет Шукшина на способность читателя “сделать правильные выводы” оправдывал себя далеко ие всегда. Потому что ведь и читатели бывают разные. Иные из них питают склонность как раз к такой литературе, где все разложено по полочкам, где один из героев абсолютно прав, а другой абсолютно не прав, где, наконец, добродетель всегда торжествует. Сколько пришлось Шукшину претерпеть всего от такого рода “читателей”! “Требуют красивого героя. Ругают за грубость героев, за их выпивки и т. п. …Просто поразительно! Чуть не анонимки с угрозой убить из-за угла кирпичом. А ведь чего требуют? Чтобы я выдумывал. У него, дьявола, живет на стенкой сосед, который работает, выпивает по выходным (иногда – шумно), бывает, ссорится с женой… В него он не верит, отрицает, а поверит, если я навру с три короба; благодарен будет, всплакнет у телевизора, умиленный, и ляжет спать со спокойной душой. Есть „культурная” тетя у меня в деревне, та все возмущается: „Одна ругань! Писатель…” Мать моя не знает, куда глаза девать от стыда. Есть тети в штанах: „грубый мужик”… В общем, требуют нравственного героя” .
Это, так сказать, вульгарно-бытовой вариант. Но, в сущности, не с теми ли же самыми аналитическими принципами Шукшину приходилось сталтсиваться и на уровне “большой критики” в тех случаях, когда она пыталась судить об идее того или иного его произведения всего лишь по тому, что говорит и как действует тот или иной его герой? И ие на этом ли самом предрассудке основывались такие упреки Шукшину, как, например, тот, что он выступает апологетом деревенской темноты (тут, по-видимому, имелся в виду “образовательный ценз” героев типа Пашки Холманского), что его герои “погружены в беспощадную материальность интересов” (персонажи вроде приятелей Сергея из рассказа “Сапожки” или Сони из рассказа “Свояк Сергей Сергеевич”), что его творческое кредо – “нравственное превосходство деревни над городом” и т. п.? В свое время много писали и говорили о рассказе “Змеиный яд”. Намекали, утверждали, доказывали, что Шукшин выразил в нем свою глубокую неприязнь к городу и свое убеждение в “нравственном превосходстве деревни”. “На этот раз,- писала, например, Алла Марченко,- он (Шукшин.- Л. Е.) совсем не нейтрален, на этот раз он явно „темнит”, но чем откровеннее он „темнит”, тем отчетливее видно: „Я вас всех ненавижу, гадов!” – вовсе не истерический выхлест человека, доведенного до отчаяния, – не такой уж он „естественный”, чтобы не знать: от радикулита не помирают и змеиный яд – всего лить змеиный яд. И не настолько он глуп, чтобы в глубине души не знать: змеиный яд нужен не столько матери, сколько ему самому, для облегчения разбуженной письмом совести блудного сына. За этой грубой и нелепой выходкой, попахивающей уже скандалом,- тайная и серьезная неприязнь к городскому, как к силе чужой и враждебной. Но эту свою неприязнь „деревенский парень” прекрасно прячет под маской добродушия, ведь он уже и сам „ранен городом”, зависим от его соблазнов, но эта зависимость, как это ни парадоксально, не нейтрализует, а, наоборот, усиливает неприязнь, доводит ее до ненависти, которая только и ждет благородного предлога, чтобы стать явной” . Делает Марченко отсюда и более общие заключения, касающиеся уже пе только особенностей данного рассказа, но и творческой позиции писателя в целом. “Но не беспокойтесь,- дальновидно заверяет критик,- скандала но будет, и не только потому, что это лишит „вот такого парня” его главного преимущества – спокойного благодушия сильного, а его создателя В. Шукшина – самого крупного „козыря”. Скандал, чем бы он ни кончился, в какую бы сторону его ни занесло, потребовал бы от В. Шукшина серьезного, трезвого и глубокого. изучения тех сложных отношений, какими связана сегодняшняя деревня с сегодняшним городом. А это одна из тех проблем, перед которыми – эту истину В. Шукшин твердо усвоил – не стоит останавливаться надолго, если хочешь оставаться в роли писателя, приятного во всех отношениях” .
Обобщение, как видим, в высшей степени ответственное. Речь идет, ни много ни мало, о самой сущности творческих принципов писателя, о самом характере его идейно-художественной позиции.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)