“Черный человек, или Я бедный Coco Джугашвили”
Коркия Виктор Платонович (р. 1948) – поэт, драматург. Представитель второго поколения русских постмодернистов. В 80-е гг. – член студии А. Арбузова, член поэтической группы “Московское время”, затем – “Задушевная беседа”. Автор книги
Стихов “Свободное время” (1989), пьесы в стихах “Черный человек, или Я бедный Coco Джугашвили” (1989). Своеобразное продолжение последней – “Член политбюро, или Ночь Святого Лаврентия” (отрывок опубликован в 1991 г. в журнале “Горизонт”).
К гибридно-цитатному способу создания
Демифологизирующий характер “Черного человека…” оказался созвучен настроениям, заявившим о себе в годы перестройки. Вместе с тем сразу же бросилась в глаза необычность этого произведения, первым из числа постмодернистских пьес попавшего на русскую сцену.
Интерпретация Леонида Боткина
Пьеса Коркия – это ни на что не похожая бесшабашная и мрачная клоунада. Чтобы разыграть недавнюю отечественную историю в виде не только трагедии, но и фарса (хоть и “кровавого”), чтобы на потеху публике “склеить” вождя из “гипсовых осколков”, разделываясь, следовательно, не только с ним самим, но и с по-прежнему расхожим мифом о Сталине как о “великом человеке”, – для этого потребны не только отстраненность автора, в 1953 г. ходившего еще под стол пешком, но и ощущение реальной защищенности. Господи, неужели впрямь кончилось то время, если сочинитель может вот так зубоскалить над тем, что оно не кончилось?
Масштабы, последствия, ужас сталинизма многим кажутся несовместимыми с балаганными подмостками. Смеяться можно над Муссолини, над Геббельсом, над Гитлером – на здоровье. “Великий диктатор” Чаплина, “Карьера Артура Уи” Брехта, “Обыкновенный фашизм” Ромма – пожалуйста. Но над Сталиным? Коркия смеется. Замысловатая, вызывающе неуклюжая конструкция пьесы разъята перед зрителем. Автор мордует Сталина, Берия – но как? Играя с ними и со своим сочинением, азартно откручивая тряпичные морды и всячески приглашая нас в этом участвовать.
Карнавал всегда был свободен и бесстрашен. Да, разумеется, гротеск опускается до капустника. Зато капустник получился такой, что – с этими дикими фабульными прыжками и клоунскими ужимками, с этой бесцеремонной веселостью, с этой нарастающей абсурдностью, не лишенной, впрочем, логики, – возвышается до неподдельной фантасмагории. Эстетика этого сочинения становится политической проблемой. К такой свободе мы не привыкли в любом смысле. Не все мы вышли из гоголевского “Носа”.
Напрасно читатели станут искать в пьесе правду жизни. Нет в ней правды жизни.
Хотя… К. Симонов запомнил рассуждения Сталина на общекультурные, идеологические и житейские темы – так мог бы высказываться разве что персонаж зощенковских рассказов. А. Ларина сообщила, что подвыпивший Сталин бросал жене в лицо апельсиновые корки и окурки. Или забавлялся, пуская табачный дым в лицо маленькому Васе, подкладывая во время ночных трапез помидоры под членов Политбюро. То есть вел себя как обычное быдло. Мера соотношения воображения и правды задана жанром пьесы. Вначале под ее названием было выведено: “Трагифарс”, но, подумав несколько месяцев, драматург начертал взамен: “Паратрагедия”.
Бедный Coco! – вот все, что можно сказать по этому поводу. Жанр пьесы – еще и литературная викторина. Пьеса открывается словами Берия: “Еще один последний протокол…” А Сталин начинает свой первый монолог со слов: “Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше…” Так оно и катится дальше, цитатами из Пушкина, намеками на Шекспира, пятистопным ямбом. Больше всего Коркия переписывает, помимо “Бориса Годунова”, из “Моцарта и Сальери”. Оно и понятно. Ведь в обеих пьесах сложные отношения двух друзей, тема яда и т. д. Коркия примерил к Сталину и Берия трагические одежды, стилистику высокой литературы. Получились шутовские хламиды. Ибо автор пристроил все это к правде их жизни, к их политической стилистике. Смешал культурные реминисценции с пропагандистскими штампами и уголовными ухватками, Достоевского (“слеза ребенка”) с Павликом Морозовым, Геродота с “Кратким курсом”, “лошадь Джугашвили” с “попугаем Пржевальского”. Вышло нечто вроде того бальзама, который однажды после колотушек отведали Дон Кихот и Санчо Панса. И даже забористей. Что-то в этом есть. То бишь что-то есть в пьесе Виктора Коркия.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)