Анализ эпизода “Сон Ярослава” в “Слове о полку Игореве”
За почти двухвековую историю изучения “Слова о полку Игореве” наиболее авторитетные его исследователи – В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, Б. А. Рыбаков, Л. А. Дмитриев, М. В. Щепкина, а до них Вс. Миллер, А. Н. Веселовский, И. Н. Жданов, В. М. Истрин, А. С. Орлов, В. Н. Перетц, В. Ф. Ржига, И. П. Еремин, Н. К. Гудзий и многие другие – пришли к заключению, что “Слово” – произведение письменной литературы, вобравшее в себя все лучшее, что создала литературная традиция домонгольской Руси. С этой точки зрения пиетет, проявляемый автором “Слова”
Высокая оценка творчества Бонна, почти столетие спустя отмеченная в “Слове”, позволяет – с той или иной степенью вероятности, – сделать попытку выделить и реконструировать отрывки произведений поэта XI в., использованные автором “Слова” для сюжета конца XII столетия. Сам по себе факт подобного использования текста характерен для литературы того времени. “В средневековом произведении, – указывает Д. С. Лихачев, – кроме авторского текста, как правило, находится текст его пред-шественниов, инкорпорированный автором в состав
Для автора “Слова” подобный прием был втройне оправдан. Используя наследие Бонна, он, во-первых, отдавал должное литературной этике своего времени, во-вторых, разрабатывал сходные образы с теми же именами, которые носили его герои (Святослав, Ярослав, Всеволод, Олег, Роман и т. п.). Примером может служить “Похвала кагану нашему Владимиру”, приписываемая киевскому митрополиту Иллариону.
В настоящем сочинении, не претендующем на охват и определение всего поэтического наследия Бонна, заключенного в “Слове”, делается попытка вычленения лишь некоторых таких отрывков, в первую очередь концентрирующихся вокруг образа Святослава, и возможная реконструкция их первоначального вида. Предупреждая упреки литературоведов, склонных рассматривать “Слово” исключительно как литературное произведение, требующее специфического подхода, хочу подчеркнуть, что в данном случае я подхожу к нему как историк, воспринимая его текст как своеобразный, но тем не менее исторический источник, содержащий – при всей своей поэтической образности – достоверные и поддающиеся проверке сведения о реалиях, событиях и людях, информация о которых может носить не только позитивный, но и негативный характер в виде умалчиваний, купюр и искажения текста.
С первых же шагов исследователь структуры “Слова” встречает ряд серьезных препятствий. Вычленение инкорпорированных текстов более раннего времени оказывается затруднительным и потому, что высокий талант автора “Слова” мог органически ввести в ткань собственного произведения лучшие отрывки предшественника, и потому, что последующие редакторы и переписчики, не понимая отдельных, давно забытых ситуаций, имен, выпавших из употребления архаических слов и понятий, своими искажениями и переосмысливаниями способствовали появлению “темных мест”, прямой порче, а, может быть, и частичной утрате текста4. Вот почему при попытке такого анализа приходится использовать не один какой-либо прием – выделение отрывка по ритмическому рисунку, смысловой окраске, архаическим лексемам и реалиям, противоречию поэтического образа известной (или восстанавливаемой) действительности, – а совокупность их всех, причем особое значение получает сама историческая обстановка второй половины XI в., на которую падает время жизни и творчества Бонна.
Точка зрения Алябьева на изучение “Слова” является в значительной мере конкретным выражением идей замечательного русского педагога-демократа В. И. Водовозова, который также отвергал филологический анализ как “скучнейший разбор слов, возбуждающий зевоту и в воспитанниках и преподавателе. Подобный анализ Водовозов считал бесполезным для изучения не только литературы, но и языка: “Какая польза для практического знания языка, если я вызубрю все корни, суффиксы и окончания существительных, местоимений и глаголов, если я дойду до таких тонкостей, что буду отличать язык Нестора от языка “Слова о полку Игореве”? … Не ведут ли к этому практическому знанию всего естественнее упражнения, предполагаемые при внимательном разборе писателей?”.
Что касается школьного изучения “Слова о полку Игореве”, то Водовозов в этом плане трижды обращается к памятнику. Рекомендации В. И. Водовозова опираются на его общую мотодологическую концепцию о том, что литературу нужно изучать как явление общественной жизни: “Знакомя с сочинениями, я отыщу в них не только личную мысль автора, но и влияние всей окружающей среды его: природы, общества, жизни”. Главное в анализе произведения, говорит Водовозов, – “определить дух известной эпохи”.
В книге “Рассказы из русской истории” “Слово о полку Игореве” дано как материал для чтения школьникам младшего возраста. Произведение приводится в очень хорошем пересказе, с элементами анализа. Составитель книги как бы видит ребенка, который слушает его рассказ. Изложение сопровождается репликами: “Чтобы хорошенько понять эту песнь, нам необходимо познакомиться с некоторыми событиями после смерти Владимира Мономаха”. Или: “Теперь скажем о князьях, которые являются главными лицами в “Слове о полку Игореве”. Или: “Вот происшествия, которые описаны в знаменитой песне “Слово о полку Игоревом”. Кто ее сочинил – неизвестно, но, вероятно, певец был один из людей, близких к князю, и сложил ее вскоре после похода” и т. д.24
Гимназистам старших классов предназначалась специальная глава о “Слове” в книге “Древняя русская литература от начала грамотности до Ломоносова” (1872 г.). Говоря об идее “Слова о полку Игореве”, В. И. Водовозов отмечает народность произведения: “Он (автор “Слова”) искренно говорит о бедствиях земли русской, упрекает князей, что в мелких счетах и распрях они забыли общее народное дело… Рядом с несчастием Игоря он ясно видит народное горе и взывает к современным князьям, чтобы они отомстили за землю Русскую, за обиду сего времени”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)