Сюжетное построение трагедии Пушкина Пир во время чумы”
“Пир во время чумы” – трагедия, несущая в себе то, что древние греки называли катарсисом, разрешением трагического конфликта. Сюжетная конструкция здесь великолепна. В один клубок сплелись и щемящее чувство тоски и одиночества человека, запертого холерными карантинами в маленькой деревушке, и горечь потери близких друзей, вступивших на Сенатской площади в противоборство с “жестоким веком”, и воспоминание о женщине, которой уже нет в живых, но чувство к ней все еще продолжает жить в душе поэта, и предчувствие новых суровых испытаний,
Мир “Скупого рыцаря” очень широк: сценическими и – особенно – внесценическими образами воссоздана почти пластически осязаемая картина Европы эпохи позднего средневековья. В “Моцарте и Сальери” два музыканта живут в мире искусства, вроде бы только о нем и говорят. В “Каменном госте” перед нами предстает всего лишь “импровизатор любовной песни” – человек, внешне замкнутый в своем эгоцентричном мире.
У героев “Пира во время чумы” практически нет выхода в большой мир, пирующие – всего лишь крохотный островок в мире мертвых, поэтому ситуация
Внешняя динамика здесь вступила бы в явное противоречие с внутренней жизнью героев. Из трех стадий нравственного поступка – мотивов, непосредственного действия и следствий его – Пушкин на этот раз исследовал лишь первое, сознательно отсекая все остальное. Поэтому каждый из пирующих – в сущности, замкнутый мир, их речи – прежде всего самоизлияния, непрерывная цепь внутренних монологов, их судьбы, может быть, и пересекаются, но ни в коем случае не взаимовлияют друг на друга. Все это создает особый, напряженный сюжет последней из “маленьких трагедий”.
Герои обречены на гибель. Они это знают. Осознание неизбежного рождает в иных людях фаталистическое примирение с судьбой, с неотвратимостью рока. Этот фатализм может быть очень разным – тут и бездумная беспечность Молодого человека, предлагающего выпить в честь уже погибшего Джэксона “с веселым звоном рюмок, с восклицаньем”, и самоотверженное великодушие нежной Мери, и черствый эгоизм Луизы, пытающейся самоутвердиться в человеконенавистничестве, но:
…нежного слабей жестокий,
И страх живет в душе, страстьми томимой.
Сама атмосфера пира проникнута лишь иллюзией жизни, смерть все время напоминает пирующим о неотвратимости и закономерности конца. В сущности, “Пир во время чумы” начинается с той тревожной ноты раздумий о жизни, подлинной и мнимой, которой заканчивалась каждая из “маленьких трагедий”. Но если в финалах предшествующих пьес в раздумье повергались читатели и зрители, то здесь эти раздумья вынесены, если так можно выразиться, на авансцену: в них все время погружен главный герой.
Вальсингам – председатель пира, возможно, даже его инициатор. И пир предпринят с целью забыться среди ужаса всеобщей смерти. Но происходит парадоксальное: именно председатель пира все время возвращается в своих мыслях к смерти и настойчиво напоминает о смерти всем пирующим.
Б
езусловно, “упоение” пиром во время чумы – чувство сложное и острое, это чувство человека, находящегося на грани жизни и смерти. Но все же не бегство и не смирение, а борьба! – вот пароль и лозунг Вальсингама. И если уж неизбежна смерть, то встретить ее с открытым забралом! Человек и Смерть столкнулись на равных. Именно поэтому так драматургически закономерен внешне, казалось бы, неожиданный и случайный финал трагедии: Вальсингам бросает вызов чуме и не гибнет! Драматургический конфликт перерастает тему борьбы с роком. Он разрешается как гимн человеческой дерзости и гордости перед лицом самой смерти. Однако пьеса не могла закончиться гимном председателя. Для разрешения конфликта Пушкину оказывается крайне важным последний спор “маленьких трагедий” – спор Вальсингама со священником, тоже действующим во время всеобщей катастрофы.
Священник, как и Вальсингам, стремится “ободрить угасший взор”, но… лишь для того только, чтобы подготовить обреченного к смерти. И голос священника, весь строй его речи – это голос самой смерти, как бы звучащий из-за гробовой доски. Священник беспрестанно напоминает об умерших, о муках ада и о райском блаженстве, он судит живущих от имени погибших. Знаменательно его обращение к имени погибшей Матильды в качестве последнего, решающего аргумента в споре с Вальсингамом! Упоминание о Матильде вызывает у него бурный эмоциональный взрыв.
Председатель признает, что он осквернил память матери и возлюбленной, участвуя в пире! Но тем не менее он останется, ибо здесь – жизнь, пусть на краю гибели, но жизнь, а там – лишь смирение и бездействие перед лицом смерти. И характерно, что священник, почувствовав силу этих слов, уходит, благословляя Вальсингама. “Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость”, – гласит заключительная ремарка “маленьких трагедий”. Жизнь и страсть, ум и сердце вновь выходят победителями…
(1 votes, average: 5,00 out of 5)