О баснях в русской литературе
В самом деле, распространение условного названия “басни и сказки” отражало совмещение в сборниках самых разных произведений, просто не подходивших ни под одно из жанровых понятий классицизма. Под одной рубрикой с басней печатались бытовые сценки, анекдоты, “были”, эпиграммы без конкретного адреса и литературные сатиры с адресом, объединенные лишь стиховой формой. При этом те из них, которые авторы называли “сказкой”, иногда приобретали форму небольшой повести в стихах. Это можно видеть на примере истории возникновения “сказки”
Наиболее ярко противоречие между теорией и практикой проявилось в творчестве А. Измайлова. Он начал писать басни в самом начале 1800-х годов, ничем не выделяясь на фоне других членов “Вольного общества любителей словесности, наук и художеств”. Одним из первых появился в печати перевод анонимной басни, впоследствии программно открывавшей все сборники Измайлова. Смысл этой популярной аллегории заключался в том, что правду можно говорить только
Самобытная манера Измайлова начала складываться поздно. Крупные подборки басен появились только в “Цветнике” и “Санкт-Петербургском вестнике”, а первый сборник вышел в 1814 г. Опираясь на уже разработанные приемы басенного повествования, Измайлов ввел в басню элемент бытописания, создавший ему репутацию “писателя не для дам”. Сам он, намекая на сочную грубость своих зарисовок, называл себя “Теньером вторым”, или “русским Теньером”. Он, по словам Белинского, “создал себе особый род басен, герои которых отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, лук, соленая севрюжина; место действия – изба, кабак и харчевня”.
Эта характеристика намеренно утрирована; в ней чувствуются мотивы “Дома сумасшедших” А. Ф. Войкова. Но зрелый Измайлов действительно вполне сознательно выступал как антипод Дмитриева. Он считал себя сатириком-обличителем, т. е. баснописцем, дополняющим в современной литературе Крылова и Дмитриева. Привязанность его к низкому быту объясняется старой сатирической традицией XVIII в., в которой быт всегда был предметом обличения и комического изображения.
Любой заимствованный сюжет, а тем более оригинальный, превращался Измайловым в анекдот с русскими реалиями, чуть ли не намекающими на конкретное событие или лицо. Его занимали не характеры, а комические стороны ситуации, изображаемой со всеми подробностями. Эта особенность проявлялась сильнее в сказках, чем в баснях, но принципиальной разницы между ними не существовало: формальное разделение их по двум отделам было проведено только в 4-м издании 1821 г.
Из-за детализации описаний, узкой сатирической установки басня в творчестве Измайлова лишилась широкого обобщающего смысла и перестала быть квинтэссенцией житейской философии, а в некоторых случаях превращалась в простой рассказ с пояснением. В теории он исходил из признания басни моральной аллегорией, под его пером она превращалась в комическую новеллу.
Растворение басни в рассказе (“сказке”), по-видимому, послужило причиной другой крайности – интереса, проявленного к апологу. В конце своего творческого пути И. И. Дмитриев выпустил “Апологи в четверостишиях” (1824). В столь кратком стихотворении уже не было места действию и характерам. Аполог строился на привычной басенной аллегории, раскрываемой в афористической концовке. Аполог был знаком басни, но не заменял ее.
Теория басни в начале XIX в., как видим, не всегда соответствовала практике даже самого теоретика. Столкновение точек зрения, которое наблюдается в это время, показывает, что баснописание в целом переживало серьезный кризис, обусловленный расшатыванием старой системы жанров. Начиная с Сумарокова, басня считалась по своей тематике “низким” сатирическим жанром. Хемницер и Дмитриев отказались от предвзятого морализирования, указав баснописцам на возможности аналитической и личной интерпретации сюжета. После стилистической работы Дмитриева басню ни по тематике, ни по слогу было невозможно относить к “низкой” литературе. Именно движение басни в сторону высокого и серьезного литературного жанра имел в виду А. Мерзляков, определяя основные моменты ее развития: “Сумароков нашел их (басни) среди простого, низкого народа, Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенные, образованные общества, отличающиеся вкусом и языком”.24 I! той же исторической перспективе рассматривал реформу Дмитриева и П. А. Вяземский. Дмитриеву часто ставили в упрек, что он порвал с сатирической басней XVIII в. Однако опыт Л. Измайлова показывает, что бытописание само по себе не является залогом литературных достоинств сочинения или свидетельством сближения литературы с действительностью. Оставаясь к рамках старого бытописания, Дмитриев не смог бы создать тот тип басни, который подготовил появление басен Крылова.
Архаисты справедливо увидели в расширении литературных функций басенного жанра и в его тяготении к свободным формам повествования признаки разрушения басни. В своей критике новшеств они исходили из понятий старой поэтической системы, но именно по отношению к басне это и имело глубокий смысл. Басня тесно связана с моралистическим и сатирическим направлениями в русском классицизме, с определенностью оценок, свойственной литературе этого времени в целом. Фикси-рованность слога, аллегорической формы, наконец, круга сюжетов делают басню самым характерным из жанров классицизма, в наибольшей степени основанным на принципе соревнования с образцами. Как утрата дидактического смысла, так и разрушение условной формы были одинаково губительны для басни. Вот почему ряд теоретиков выступает за стабилизацию басни в форме более архаичной, чем разработанная Лафонтеном. Следует отметить, что заявления Хвостова и Шишкова не были отвлеченным теоретизированием. Их построения были подтверждены собственными опытами (с образцами басен Шишкова можно познакомиться по 7 тому его “Сочинений и переводов”).
Кроме того, в 1810-е годы возникло целое направление, архаизирующее басню, представленное третьестепенными, но очень плодовитыми поэтами. Однако, несмотря на практическую активность архаистов, это движение, как и всякое движение вспять, не могло иметь успеха.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)