Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Символисты широко пользовались в своей поэзии приемами импрессионистского искусства, выражая случайные, мимолетные настроения. Они достигли значительных высот в передаче тончайших оттенков чувств. Однако в творческой практике многих из них красота формы, мелодия стиха являлись основной целью, и эта цель достигалась в ущерб глубине и ясности мысли. Символисты стремились приблизить стихи к музыке, надеясь таким образом усилить не столько эмоциональную, сколько иррациональную выразительность.
Показательно в этом отношении творчество
Поспевает брусника, Стали дни холоднее. И от птичьего крика В сердце только грустнее. Стаи птиц улетают Прочь, за синее
Однако Бальмонт часто терял чувство меры, а то и просто эстетический вкус (“Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, в твои глаза струил огонь влюбленных глаз…” и т. п.). Наиболее характерны для него излишества в звуковой гармонизации стиха. Придавая доминирующее значение музыке стиха, символисты стремились к максимальному наполнению звука смысловыми соответствиями. Пытаясь придать ему особую эмоциональную силу, они искали соотношения звука и цвета. Французский поэт Артюр Рембо в сонете “Гласные” с каждым гласным звуком соотносил определенный цвет: “А – черный, белый – Е, И – красный, У – зеленый, О – голубой”. Идея соотношения звука и цвета, подсказанная символистам их тонким эстетическим чутьем, оказалась плодотворной. В настоящее время экспериментальным путем установлены объективные закономерности этого явления ‘, и хотя это больше связано с музыкой, однако в какой-то мере теорию соотношения звука и цвета можно связать и с проблемой мелодики стиха. Не следует лишь впадать при этом в формализм, сводить основные принципы художественного выражения только к признакам формальным.
К. Бальмонт в трактате “Поэзия как волшебство” каждому звуку в русском языке приписывает особый смысл, настроение и т. п.: У – музыка шумов, выкрик ужаса; все огромное определяется через О; И – тонкая линия; Л – самый ласковый звук и т. д. Здесь немало интересных и остроумных частных наблюдений, но общие выводы настолько произвольны, что несостоятельность теории Бальмонта очевидна. Звуковая нарочитость видна в тех его стихах, которые являются как бы иллюстрацией к его “азбуке”. Сам он, рассуждая о звуке “Л”, отсылал читателя к своему стихотворению “Влага”, которое целиком построено на этом звуке:
С лодки скользнуло весло. Ласково млеет прохлада. “Милый! Мой милый!” Светло, Сладко от беглого взгляда. Лебедь уплыл в полумглу, Вдаль, под луною белея. Ластятся волны к веслу, Ластится к влаге лилея.
И так все 200 строк. Слишком очевидна заданность, нарочитость аллитерации, и потому это сильное художественное средство теряет свое назначение, свою функцию; логический смысл стихотворения – убог, утрата чувства меры ведет к формалистическому эксперименту, к выхолащиванию содержания и в конечном итоге – к профанации поэзии.
Можно назвать целый ряд великолепных стихов, построенных на звукописи и благодаря этому чрезвычайно выразительно передающих чувство и мысль поэта. Это и знаменитое пушкинское “Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь”, и “Русалка” Лермонтова, и строки из “Песни о Соколе” Горького: “В их львином реве гремела песня…”, есенинская “Лисица” и т. д. Здесь соблюдено чувство меры, и потому достигнут большой художественный эффект. Чрезвычайно сильной представляется звукопись (даже “слогопись”) в стихотворении А. Белого “Родина”:
Те же возгласы ветер доносит, Те же стаи несытых смертей. Под откосами косами косят, Под откосами косят людей.
Увлечение голой формой вело к разрушению искусства, было признаком несостоятельности поэтической практики Бальмонта, что тонко почувствовал А. Блок, писавший в 1905 году, когда Бальмонт еще оставался кумиром любителей “чистой поэзии”: “До сих пор можно слышать: “А, Бальмонт? Это – который – “чуждый чарам черный челн”?” А в 1909 году Блок с возмущением будет писать о “словесном разврате” в последующих пухлых сборниках Бальмонта, а сам поэт будет определен как “какой-то нахальный декадентский писарь” .
Этот путь для К. Бальмонта, лишенного твердых убеждений, далекого от передовых идей эпохи, влюбленного в свою “неповторимость”, был вполне логичным. Он и стихи о пролетариате в 905 году писал лишь потому, что это могло быть воспринято как сенсация, а значит и шумная слава. Только слава-то была весьма кратковременной.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)