Лирика в поэзии Михаила Юрьевича Лермонтова
Лирика занимает центральное место в художественном наследии Лермонтова. Из нее вырастают и поэмы, и драмы, и прозаические произведения. В ней отражены все основные творческие интересы поэта, и факты биографии, и события общественной жизни. Единство лермонтовской лирики связано с постоянством облика ее лирического героя, в котором выражается и отражается личность поэта. Автор и лирический герой – разные понятия.
Авторское сознание в любом художественном произведении проявляется не прямо, а опосредствованно, через многообразные компоненты
Характерно, что ничего похожего на традиции “легкой поэзии”, столь популярной в недавнем прошлом, у Лермонтова нет. Он развивает другую линию в истории русской поэзии, намеченную уже у Пушкина, Веневитинова, Баратынского – поэзию мысли. На этой основе, как писал Б. М. Эйхенбаум, и выражается у Лермонтова то авторское “я”, которое “сообщает всей юношеской лирике Лермонтова характер дневника или исповеди. Его юношеский индивидуализм рождается не из самовлюбленности и презрения к миру, а из высоких моральных требований к жизни и себе”.
Идеал, нашедший выражение уже в ранней лирике Лермонтова, включал в себя представление о свободе и естественности, связанной с природными началами – будь то сама природа, наивная непосредственность первобытного народа, детская простота или чувство матери. Для Лермонтова все это было теснейшим образом связано и нередко воспринималось в органическом единстве. Но чем выше был идеал поэта, тем непримиримее относился он ко всему нравственно несовершенному и ущербному. В этом мире поэт, проникнутый высокими помыслами, призванный возвестить идеалы добра и красоты, оказывается непонятым, ненужным и одиноким.
Мысль о высоком предназначении поэта – “неведомого избранника” постоянно присутствует в раннем творчестве Лермонтова. Он чувствует себя обязанным рассказать миру о своих сомнениях и тревогах. Он избран для этого, такова его миссия, и выполнить выпавшее на его долю предназначение он считает своей святой обязанностью и долгом. Только ему одному дано это осуществить:
Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? кто Толпе мои расскажет думы? Я – или бог – или никто! (“Нет, я не Байрон…”, 1832)
Герой глубоко переживает не только разлад с миром, но и разлад с самим собой. Остро ощущаемое одиночество далеко не всегда воспринимается им однозначно. В 1830 г. в стихотворении герой восклицал:
“Любил в начале жизни я Угрюмое уединенье”.
Но в том же году возникают и другие строчки:
“Как страшно в жизни сей оковы Нам в одиночестве влачить” (“Одиночество”).
Поэтому Не случайно в самом начале творческого пути Лермонтова в его лирике возникают мотивы, связанные с жаждой активного действия, борьбы:
“Так жизнь скучна, когда боренья нет… Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал…” (“1831-го июня 11 дня”).
Те же мотивы и в другом стихотворении:
“Не могу на родине томиться, Прочь отсель, туда, в кровавый бой” (“Стансы”, 1830-1831).
Разумеется, выражено все это в условно-романтических формах. Противопоставление здесь и там (где идет кровавый бой) тоже, конечно, романтического происхождения. Характерно, что у Жуковского там человека ожидает небесное спокойствие, блаженство и вечная красота, а Лермонтов стремится туда именно потому, что там может осуществиться его пламенное желание: “За дело общее, быть может, я паду” ( “Из Андрея Шенье”, 1830-1831). Но характерно, что даже “Предсказание” (1831), где речь идет о восстании (“Когда царей корона упадет…”), включает образ злодея (“в руке его булатный нож”), нарисованного подчеркнуто романтическими красками: “И будет все ужасно, мрачно в нем”. Тираноборческие идеи влекли за собою у Лермонтова (и не только у него одного) представление и о жестокости народного бунта, его беспощадности и свирепости.
Чувства и переживания лермонтовского героя всегда предельны, в них нет полутонов. Главным средством для обрисовки характера становится контраст. Это достаточно отчетливо проявляется в любовной лирике Лермонтова, для которой очень характерна мечта о высокой духовной любви, основанной прежде всего на взаимопонимании. С этим связан мотив поисков “родной души”, а также мечта о возрождении, о преодолении одиночества: “Ты для меня была, как счастье рая, // Для Демона, изгнанника небес” (“Измученный тоскою и недугом…”, 1832). Но эти обычные для романтиков настроения связаны у Лермонтова с характерным для него максимализмом, ибо он и в любовных стихах исходит из высших нравственных принципов:
Я горд, прости люби другого, Мечтай любовь найти в другом; Чего б то ни было земного, Но я не сделаюсь рабом. (“К*”, 1832)
(1 votes, average: 5,00 out of 5)