Краткое изложение Лягушки Аристофан
Аристофан
Лягушки
Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший – Эсхил, средний – Софокл и младший – Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл ясен и гармоничен, Еврипид напряжен и парадоксален. Один раз посмотрев, афинские зрители долго не могли забыть, как его Федра терзается страстью к пасынку, а его Медея с хором ратует за права женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.
Эсхил умер давно, еще в середине столетия, а Софокл и Еврипид скончались полвека спустя, в 406 г., почти одновременно. Сразу
“Лягушки” – это значит, что хор в комедии одет лягушками и песни свои начинает квакающими строчками: “Брекекекекс, коакс, коакс! Брекекекекс, коакс, коакс! Болотных вод дети мы, Затянем гимн, дружный хор, Протяжный стон, звонкую нашу песню!”
Но лягушки эти – не простые: они живут и квакают не где-нибудь, а в адской реке Ахероне, через которую старый косматый лодочник Харон перевозит покойников на тот свет. Почему в этой комедии понадобился тот свет, Ахерон и лягушки,
Театр в Афинах был под покровительством Диониса, бога вина и земной растительности; изображался Дионис (по крайней мере, иногда) безбородым нежным юношей. Вот этот Дионис, забеспокоившись о судьбе своего театра, подумал: “Спущусь-ка я в загробное царство и выведу-ка обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена!” Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла – ведь Геракл, богатырь в львиной шкуре, спускался туда за страшным трехглавым адским псом Кербером. “Легче легкого, – говорит Геракл, – удавись, отравись или бросься со стены”. – “Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто; покажи лучше, как сам ты шел”. – “Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через сцену, а там сам найдешь”. Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия. “Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!” Покойничек с готовностью приподымается на носилках: “Две драхмы дашь?” – “Нипочем!” – “Эй, могильщики, несите меня дальше!” – “Ну скинь хоть полдрахмы!” Покойник негодует: “Чтоб мне вновь ожить!” Делать нечего, Дионис с Хароном гребут посуху через сцену, а раб с поклажей бежит вокруг. Дионис грести непривычен, кряхтит и ругается, а хор лягушек издевается над ним: “Брекекекекс, коакс, коакс!” Встречаются на другом конце сцены, обмениваются загробными впечатлениями: “А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?” – “Конечно, видел, и сейчас вижу”, – и актер показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.
Вот и дворец подземного царя Аида, у ворот сидит Эак. В мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь – крикливый раб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. “Кто там?” – “Геракл опять пришел!” – “Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудищ!” Эак уходит, Дионис в ужасе; отдает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: “Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощенье приготовила, иди к нам!” Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, – кто первый закричит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьет. “Ой-ой!” – “Ага!” – “Нет, это я подумал: когда же война кончится?” – “Ой-ой!” – “Ага!” – “Нет, это у меня заноза в пятке… Ой-ой!… Нет, это мне стихи плохие вспомнились… Ой-ой!… Нет, это я Еврипида процитировал”. – “Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается”. И Дионис с рабом входят во дворец.
Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьей; сейчас будут поэзию “локтями мерить и гирями взвешивать”. Правда, Эсхил недоволен: “Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него”. Но его унимают: начинается суд. Вокруг судящихся уже новый хор – квакающие лягушки остались далеко в Ахероне. Новый хор – это души праведников: в эту пору греки считали, что те, кто ведет праведную жизнь и принял посвящение в таинства Деметры, Персефоны и Иакха, будут на том свете не бесчувственными, а блаженными. Иакх – это одно из имен самого Диониса, поэтому такой хор здесь вполне уместен.
Еврипид обвиняет Эсхила: “Пьесы у тебя скучные: герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова”. Эсхил возражает: “Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести, а какой пример могут подать твои развратные героини? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а тонкие речи твоих героев могут научить граждан лишь не слушаться начальников”.
Эсхил читает свои стихи – Еврипид придирается к каждому слову: “Вот у тебя Орест над могилою отца молит его “услышать, внять…”, а ведь “услышать” и “внять” – это повторение!” (“Чудак, – успокаивает его Дионис, – Орест ведь к мертвому обращается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!”) Еврипид читает свои стихи – Эсхил придирается к каждой строчке: “Все драмы у тебя начинаются родословными: “Герой Пелоп, который был мне прадедом…”, “Геракл, который…”, “Тот Кадм, который…”, “Тот Зевс, который…”. Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: “О, если б бег ладья остановила свой…”; Эсхил – плавный и благозвучный: “Речной поток, через луга лиющийся…” Дионис неожиданно кричит: “У Эсхила тяжелей!” – “Да почему?” – “Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше”.
Наконец стихи отложены в сторону. Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: “Один ответил мудро, а другой – мудрей”. Кто же из двух лучше, кого вывести из преисподней? “Эсхила!” – объявляет Дионис. “А обещал меня!” – возмущается Еврипид. “Не я – язык мой обещал”, – отвечает Дионис еврипидовским же стихом (из “Ипполита”). “Виноват и не стыдишься?” – “Там нет вины, где никто не видит”, – отвечает Дионис другой цитатой. “Надо мною над мертвым смеешься?” – “Кто знает, жизнь и смерть не одно ль и то же?” – отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает.
Дионис с Эсхилом собираются в путь, а подземный бог их напутствует: “Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то стихоплету скажи, что давно уж им пора ко мне…” Хор провожает Эсхила славословием и поэту и Афинам: чтобы им поскорей одержать победу и избавиться и от таких-то политиков, и от таких-то мироедов, и от таких-то стихоплетов.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)