Краткое изложение Сказка бочки
Джонатан Свифт
Сказка бочки
“Сказка бочки” – один из первых памфлетов, написанных Джонатаном Свифтом, однако, в отличие от создававшейся примерно в тот же период “Битвы книг”, где речь шла по преимуществу о предметах литературного свойства, “Сказка бочки”, при своем сравнительно небольшом объеме, вмещает в себя, как кажется, практически все мыслимые аспекты и проявления жизни человеческой. Хотя конечно же основная его направленность – антирелигиозная, точнее – антицерковная. Недаром книга, изданная семь лет
Пересказывать “сюжет” книги, принадлежащей к памфлетному жанру, – дело заведомо неблагодарное и бессмысленное. Примечательно, впрочем, что, при полном отсутствии “сюжета” в обычном понимании этого слова, при отсутствии действия, героев, интриги, книга Свифта читается как захватывающий детективный роман или как увлекательное авантюрное повествование. И происходит это потому
Построение памфлета на первый взгляд может показаться достаточно хаотичным, запутанным, автор сознательно как бы сбивает своего читателя с толку (отсюда отчасти и само название: выражение “сказка бочки” по-английски значит – болтовня, мешанина, путаница). Структура памфлета распадается на две кажущиеся между собой логически никак не связанными части: собственно “Сказку бочки” – историю трех братьев: Петра, Джека и Мартина – и ряд отступлений, каждое из которых имеет свою тему и своего адресата. Так, одно из них носит название “отступление касательно критиков”, другое – “отступление в похвалу отступлений”, еще одно – “отступление касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе” и т. д. Уже из самих названий “отступлений” понятны их смысл и направленность. Свифту вообще были отвратительны всякого рода проявления низости и порочности человеческой натуры, двуличность, неискренность, но превыше всего – человеческая глупость и человеческое тщеславие. И именно против них и направлен его злой, саркастический, едкий язык. Он умеет все подметить и всему воздать по заслугам.
Так, в разделе первом, названном им “Введение”, адресатами его сарказма становятся судьи и ораторы, актеры и зрители, словом, все те, кто либо что-то возглашает (с трибуны или, если угодно, с бочки), а также и прочие, им внимающие, раскрыв рот от восхищения. Во многих разделах своего памфлета Свифт создает убийственную пародию на современное ему наукообразие, на псевдоученость (когда воистину “словечка в простоте не скажут”), сам при этом мастерски владея даром извращенного словоблудия (разумеется, пародийного свойства, однако в совершенстве воспроизводя стиль тех многочисленных “ученых трактатов”, что в изобилии выходили из-под пера ученых мужей – его современников). Блистательно при этом умеет он показать, что за этим нанизыванием слов скрываются пустота и скудость мысли – мотив, современный во все времена, как и все прочие мысли и мотивы памфлета Свифта, отнюдь не превратившегося за те четыре столетия, что отделяют нас от момента создания, в “музейный экспонат”. Нет, памфлет Свифта жив – поскольку живы все те людские слабости и пороки, против которых он направлен.
Примечательно, что памфлет, публиковавшийся анонимно, написан от лица якобы столь же бесстыже-малограмотного ученого-краснобая, каких столь люто презирал Свифт, однако голос его, его собственный голос, вполне ощутим сквозь эту маску, более того, возможность спрятаться за ней придает памфлету еще большую остроту и пряность. Такая двоякость-двуликость, прием “перевертышей” вообще очень присущи авторской манере Свифта-памфлетиста, в ней особенно остро проявляется необычная парадоксальность его ума, со всей желчностью, злостью, едкостью и сарказмом. Это отповедь писателям-“шестипенсовикам”, писателям-однодневкам, пишущим откровенно “на продажу”, претендующим на звание и положение летописцев своего времени, но являющихся на самом деле всего лишь создателями бесчисленных собственных автопортретов. Именно о подобных “спасителях нации” и носителях высшей истины пишет Свифт: “В разных собраниях, где выступают эти ораторы, сама природа научила слушателей стоять с открытыми и направленными параллельно горизонту ртами, так что они пересекаются перпендикулярной линией, опущенной из зенита к центру земли. При таком положении слушателей, если они стоят густой толпой, каждый уносит домой некоторую долю, и ничего или почти ничего не пропадает”.
Но, разумеется, основным адресатом сатиры Свифта становится церковь, историю которой он и излагает в аллегорически-иносказательном виде в основном повествовании, составляющем памфлет и называемом собственно “Сказка бочки”. Он излагает историю разделения христианской церкви на католическую, англиканскую и протестантскую как историю трех братьев: Петра (католики), Джека (кальвинисты и другие крайние течения) и Мартина (лютеранство, англиканская церковь), отец которых, умирая, оставил им завещание. Под “завещанием” Свифт подразумевает Новый завет – отсюда и уже до конца памфлета начинается его ни с чем не сравнимое и не имеющее аналогов беспрецедентное богохульство. “Дележка”, которая происходит между “братьями”, совсем лишена “божественного ореола”, она вполне примитивна и сводится к разделу сфер влияния, говоря современным языком, а также – и это главное – к выяснению, кто из “братьев” (то есть из трех основных направлений, выделившихся в рамках христианской веры) есть истинный последователь “отца”, то есть ближе других к основам и устоям христианской религии. “Перекрой” оставленного “завещания” описывается Свифтом иносказательно и сводится к вопросам чисто практическим (что также, несомненно намеренно, ведет к занижению столь высоких духовных проблем). Объектом спора, яблоком раздора становится… кафтан. Отклонения Петра (то есть католической церкви) от основ христианского вероучения сводятся к несусветному украшательству “кафтана” путем всяческих галунов, аксельбантов и прочей мишуры – весьма прозрачный намек на пышность католического ритуала и обрядов. При этом Петр в какой-то момент лишает братьев возможности видеть завещание, он прячет его от них, становясь (точнее, сам себя провозглашая) единственным истинным наследником. Но “кафтанный мотив” возникает у Свифта не случайно: “Разве религия не плащ, честность не пара сапог, изношенных в грязи, самолюбие не сюртук, тщеславие не рубашка и совесть не пара штанов, которые хотя и прикрывают похоть и срамоту, однако легко спускаются к услугам той и другой?”
Одежда – как воплощение сущности человека, не только его сословной и профессиональной принадлежности, но и его тщеславия, глупости, самодовольства, лицемерия, стремления к лицедейству – и здесь смыкаются для Свифта служители церкви – и актеры, правительственные чиновники – и посетители публичных домов. В словах Свифта словно оживает русская народная мудрость: “по одежке встречают…” – настолько, по его мнению, важную роль играет “облачение”, определяющее многое, если не все, в том, кто его носит.
Полностью “разделавшись” с Петром (то есть, повторяю, с католической церковью), Свифт принимается за Джека (под которым выведен Джон Кальвин). В отличие от Петра, украсившего “кафтан” множеством всяческой мишуры, Джек, дабы максимально отстраниться от старшего брата, решил полностью лишить “кафтан” всей этой внешней позолоты – одна беда: украшения так срослись с тканью (то есть. с основой), что, яростно отрывая их “с мясом”, он превратил “кафтан” в сплошные дыры: таким образом, экстремизм и фанатизм брата Джека (то есть Кальвина и иже с ним) мало чем отличались от фанатизма последователей Петра (то есть католиков-папистов): “…это губило все его планы обособиться от Петра и так усиливало родственные черты братьев, что даже ученики и последователи часто их смешивали…”
Заполучив наконец в свое личное пользование текст “завещания”, Джек превратил его в постоянное “руководство к действию”, шагу не делая, пока не сверится с “каноническим текстом”: “Преисполняясь восторга, он решил пользоваться завещанием как в важнейших, так и в ничтожнейших обстоятельствах жизни”. И даже находясь в чужом доме, ему необходимо было “припомнить точный текст завещания, чтобы спросить дорогу в нужник…”. Надо ли прибавлять что-либо еще для характеристики свифтовского богохульства, рядом с которым антирелигиозные высказывания Вольтера и иных знаменитых вольнодумцев кажутся просто святочными рассказами добрых дедушек?!
Виртуозность Свифта – в его бесконечной мимикрии: памфлет представляет собой не только потрясающий обличительный документ, но и является блистательной литературной игрой, где многоликость рассказчика, сочетающаяся с многочисленными и многослойными мистификациями, создает сплав поистине удивительный. В тексте встречается множество имен, названий, конкретных людей, событий и сюжетов, в связи и по поводу которых писалась та или иная его часть. Однако, для того чтобы в полной мере оценить этот несомненный литературный шедевр, вовсе не обязательно вникать во все эти тонкости и подробности. Конкретика ушла, унеся в небытие этих людей, вместе с их канувшими в Аету учеными трактатами и прочими литературными и иными изысканиями, а книга Свифта осталась – ибо представляет собой отнюдь не только памфлет, написанный “на злобу дня”, но воистину энциклопедию нравов. При этом, в отличие от многословных и тягучих романов современников Свифта – писателей эпохи Просвещения, абсолютно лишенную элемента назидательности (и это при абсолютно четко в нем прочитывающейся авторской позиции, его взглядах на все проблемы, которые он затрагивает). Легкость гения – одно из важнейших ощущений, которое производит книга Свифта – памфлет “на все времена”.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)